Дом проклятых душ - читать онлайн книгу. Автор: Елена Арсеньева cтр.№ 50

Не описать, как ее протяжное «е-е» раздражало Горностая! Не мог удержаться, чтобы не передразнить:

– А что так? Заче-ем тогда м-еня заманивала?

Впрочем, он сразу сбился и продолжал уже без ерничества, с яростью:

– Неужели тому уроду с серыми глазами, который меня связанным держал, голодом и жаждой морил, надоело надо мной издеваться?

– Надое-ело, – согласилась эта… как ее… ну, желтоглазая, короче. – Хочешь знать, как меня зовут? – хитро сузила она упомянутые глаза. – Глафирой… Можно Фирочкой, можно Ирочкой.

Ишь, какая догадливая! Имя свое решила подсказать!

– И не мечтай, – возмущенно фыркнул Горностай. – Еще Ирочкой я тебя буду звать! Ты просто стерва, больше никто.

– Да, – кивнула Глафира с такой улыбкой, словно слышала невесть какой комплимент. – Коне-ечно! И все же-е я могу те-ебе-е помочь. Де-ело простое-е. Ты долже-ен отвести урода с се-ерыми глазами, – она хихикнула и подмигнула Горностаю, будто сообщница, – туда, куда он попросит. Иначе он тебя снова свяже-ет, и тогда голод да жажда те-ебе-е че-епухой покажутся.

Горностай стиснул в кармане рубчатую рукоять револьвера. Он сразу понял, что это именно револьвер, старый револьвер. Знатоком оружия Горностай не был, но почти не сомневался, что это наган.

О, какое восхитительное ощущение, как послушно ложится в ладонь рукоять! Где-то Горностай читал, что у командирского нагана она не такая удобная, как у стандартного, потому что укорочена, а значит, мизинец будет «висеть» в воздухе.

Горностаевский мизинец «не висел», значит, в кармане телогрейки лежит не командирский, а стандартный наган.

Да и в пень! Главное, он заряжен!

Горностай пробежал пальцами по барабану. Полон!

Прекрасно… Значит, сила на его стороне.

* * *

– Ну что, ждешь меня? – проговорил этот черноволосый и чернобородый, с жуткими морщинами на лице.

Взгляд его скользнул по Маше, и она сжалась в комок, настолько ужасен и свиреп был этот взгляд. Знала, что никто из присутствующих ее не видит, но все же испугалась до ледяного пота. А когда вновь пришедший уставился на Горностая, Маше показалось, что тот сейчас падет мертвым, столько ненависти было в этом взгляде!

Впрочем, если Горностаю стало страшно, он никак этого не показал. И голос его не дрогнул, когда он сказал:

– Жду, а то! Жаль только, что не могу встретить тебя с тем же гостеприимством, какое мне ты и твои дочери оказали.

– Все хорохоришься? – мрачно ухмыльнулся Донжа. – Знал бы ты, что у тебя впереди, небось притих бы.

– Да что у меня может быть впереди? – равнодушно спросил Горностай и сам себе ответил – так же равнодушно: – Смертушка, чего ж еще! Только ведь этот ухаб никто из нас не объедет, пусть даже на Сивке-Бурке, вещем каурке, скачет, в сапогах-скороходах бежит или на ковре-самолете несется. Ты тоже на таком ухабе споткнешься… может быть, даже скорей, чем думаешь.

– Не надейся, это еще когда случится! – отмахнулся Донжа. – Небось успею руки немало нагреть и второй сундук золотишком набить. На первом-то крышка уже еле-еле закрывается…

– Вот именно! – вдруг взвизгнула Глафира обиженно, и ее бубенец зазвенел, словно вторя. – Еле-еле закрывается! Сундук доверху набит, а ты не дал мне ни ожерелья измарагдового, ни серег яхонтовых ^[21], которые в сундучке того купца, торговца драгоценностями, лежали и мне по нраву пришлись! Я только их и просила, хотя чего там только не было, каких только сокровищ!

– Помню, помню, как у тебя глаза на жемчуга-яхонты-смарагды-адаманты ^[22] разгорелись! – ухмыльнулся Донжа. – Огнем-пламенем! Совсем разума девка лишилась, – словно бы пожаловался он Горностаю. – Стала требовать свою долю, захотелось ей покрасоваться перед людьми…

– Да, захотелось! – вызывающе крикнула Глафира. – А ты мне не дал!

– Не дал. И что я тебе сказал, помнишь?

Глафира надулась, отвернулась, однако Донжа продолжал терпеливо:

– А сказал я, что рано или поздно все твоим да Маруськиным будет, коли другие наследники не сыщутся. Все-таки немало семени я по чужим дворам разбрызгивал! Так что стерегите добро хорошенько. Придет время – уж натешитесь им! А еще я тебе, Глашка, сказал, что, ежели увидит кто на деревенской девке такие камушки, так непременно пристанет, откуда взяла. А там и донос воспоследует сыскарям государевым… И притащится к нам кто-то вроде этого храбреца-молодца! – презрительно кивнул Донжа на Горностая.

– Ты что же, думаешь, я один про твои дела-делишки знаю? – вкрадчиво спросил тот. – Коли ты далеко от Нижнего Новгорода бедокуришь, стало быть, про тебя никому, кроме меня, неведомо? А между тем земля слухом полнится, твоя дурная слава по всей губернии пролетела! Шайка твоя пошаливала на большой дороге, наводя жуткий страх на проезжий люд, а потому многие, об этом прослышав, стали объезжать пугающие места другой дорогой – окольной, пусть и подлинней, но безопасной. Однако безопасной она была лишь для тех, кто проезжал по ней днем. А если день клонился к вечеру, путник волей-неволей должен был задержаться на постоялом дворе у самой околицы Завитой.

– Так-так… – проворчал Донжа, поглаживая бороду. – Красно брешешь…

– Пес брешет, – огрызнулся Горностай, – а я правду говорю. И не красную, а черную! Ну, слушай дальше. Встречал путника приветливый хозяин, принимал как родного, кормил-поил вволю, развлекал-веселил: еду подавали и плясали перед ним две прекрасные девушки – сестрицы-сиротки, хозяйские приемные дочери. Перед их чарами никто не мог устоять! Одну звали Глашенькой, другую – Марусенькой. Они провожали гостя в опочивальню, и тут непременно возбуждалась в нем охота с девками позабавиться, которая-нибудь сестрица с ним оставалась. Теперь путник окончательно душой размягчался, и, когда накрепко засыпал, девка его обыскивала, прежде всего стараясь найти его кошель. Дальше судьба путника зависела именно от того, что в его кошеле лежало. Если он оказывался пуст, у бедолаги была надежда уйти из гостеприимного дома с больной головой, ничего не помня из того, что происходило с ним ночью, – но уйти невредимым. Если же кошель оказывался полон, то ночной гость навеки оставался в доме. В этом самом доме! Ни живым, ни мертвым его уже никто не видел. Потому что ты, Донжа, его убивал! И многих ты прикончил здесь, а потом прятал в какой-то каморке, откуда они исчезали неведомо куда…

– Ишь ты! – словно бы удивился Донжа. – И дальше что?

– А дальше по пословице: сколь веревочке ни виться, а конец все равно будет, – слабо, видимо, уже из последних сил, усмехнулся Горностай. – Не все деревенские молчком молчали от страха, не всех их Донжа сдонжил. Один что-то знал да сболтнул другому, другой – третьему… Дошел слушок до полиции в Нижнем Новгороде, завелось дело.