– Хотел сказать… Вьенер, вы тут?
– Да-да. Я хотел вас спросить… Вы, я знаю, не должны говорить одному пациенту ничего о другом… Но этот синяк на щеке…
Тогда в кафе Вьенер заставил Самюэля рассказать – синяк был от пощечины, которую ему закатила мать. И он испугался за сына – испугался, что повторяется та же история. Спаситель уточнил: нет, Самюэль – другое дело.
– У него сложные отношения с матерью, но ему не приходится и никогда не приходилось переживать страдания избитого ребенка.
– А мне пришлось? Я пережил эти страдания?
Вьенеру было важно услышать это из уст своего психотерапевта и подтвердить самому себе, потому что никто за все долгие детские годы не пришел ему на помощь, никто не разглядел в Маленьком Принце, вундеркинде, игравшем перед заполненными публикой залами и кланявшемся по команде, несчастного маленького мученика.
* * *
Алиса достигла совершенства в искусстве притворяться. Притворяться, что дружит с Мариной Везинье. Притворяться, что любит болтать с Пэмпренель. Притворяться, что терпеть не может Спасителя. Испритворялась настолько, что уже сама не знала, что думает на самом деле.
– Ты не обязана все выходные торчать у этого типа, если он тебе не нравится, – сказал ей Жером в пятницу вечером.
– Невежливо называть человека «типом», – вмешался Поль.
– Ты еще будешь меня воспитывать? – тут же взвился Жером.
Сын действовал ему на нервы, и на то были две причины. Нежным личиком он мучительно напоминал свою мать, а дерзким характером – Нану, свою бабушку.
– Я говорю с твоей сестрой, а не с тобой! Так что, Алиса, если хочешь вернуться домой в воскресенье, пожалуйста!
– Тебе же хуже, не получишь блинов! – ехидно промурлыкал Поль. – Жово печет такие блины – закачаешься!
Сестре хотелось его задушить. Ее, как обычно, раздирали противоречивые чувства. Конечно, у Сент-Ивов был кошмар: все эти хомяки, «Марио Карт», неразлучная парочка Лазарь-Поль, Жово и его россказни про войну, Спаситель и его психологические трюки, Габен и его дурацкие шуточки. Но было и другое: как здорово, когда Спаситель врубал антильскую музыку и отплясывал под нее, как весело, когда Чудика выпускали погулять по столу, как хорошела в этом доме мама. Но почему-то от этого ей тоже становилось больно.
– Не знаю, посмотрим, – пробурчала она. – Я и у Сельмы могу переночевать, если что.
Неправда: Сельма в эти выходные была занята. Алиса соврала, чтобы отец отстал от нее. Она сама хотела бы понять, чего хочет, без всякого притворства.
Первое, о чем спросил Поль, еще не успев войти в дом в субботу утром: когда пойдем к Лазарю?
– Нас ждут к обеду, – ответила Луиза, забирая у него и у Алисы рюкзаки.
– А почему они никогда не приходят обедать к нам? – вмешалась Алиса. – Почему всегда мы должны куда-то идти?
– Правда, – сказала Луиза, спеша согласиться с дочерью, – я как-то об этом не думала. Может быть, в следующий раз…
Как бы поделикатнее сказать Алисе про освободившееся кресло-кровать?
– Ты не собиралась на эти выходные к подружкам? – спросила Луиза, вынимая грязную одежду из рюкзаков и отыскивая вечно недостающий носок.
– А что? Хочешь от меня избавиться? – С матерью Алиса не трудилась притворяться.
– Просто спросила, – уклончиво ответила Луиза.
Но ей хотелось, чтобы наконец всё стало ясно: Спаситель приглашал их на все выходные, с ночевкой. Алиса до сих пор не соглашалась оставаться у Сент-Ивов на ночь. Луиза начала издалека:
– Ты знаешь, что Габен вчера вернулся домой?
– Класс! – усмехнулась Алиса.
Тут встрял Поль и ляпнул напрямик:
– Отлично, значит, ты теперь сможешь спать в кабинете Спасителя!
Что на это ответить? Выбор богатый: «Размечтался!», или «Хитро задумано!», или «Да ни за что!», или «Ах вот как? А я еду к папе»… Но чего ей действительно хочется?
– Полный отстой этот его кабинет! – сказала она. – Проходной двор.
Луиза не поверила своим ушам. Конечно, такой ответ – не явное согласие, но и не решительный отказ.
– Можно так сделать, чтобы тебя никто не беспокоил, – сказала она как можно мягче, чтобы дочери не показалось, будто ее заставляют.
Ответа не последовало. Но, когда ближе к полудню Луиза позвала детей, они оба явились с маленькими рюкзачками за спиной (самое необходимое), готовые отправиться на улицу Мюрлен. Алиса с царственным видом перекинула через плечо серебристую сумку, а Поль держал в каждой руке по клетке с хомячком.
– Пошли! – сказала Луиза и подхватила свой собственный розовый чемоданчик.
Может быть, это была поворотная точка в их жизни? Может быть, в эти выходные родится новая семья Рошто-Сент-Ив?
Луиза припарковала машину на улице, и все трое вошли через сад.
– Отличная погода, – сказала Луиза. – Вы сможете покататься на самокате.
– И поиграть в видеоигры! – торопливо прибавил Поль.
Сколько радостей впереди!
Спаситель ждал их на веранде.
– О, вы при багаже! – В его голосе почему-то не слышалось особого восторга.
– Всё на два дня, ничего лишнего, – возразила Луиза.
Спаситель сделал ей знак отойти от детей, увел на кухню и тихо сказал:
– У нас небольшая проблема. Я бы сказал, помеха.
– О чем ты? – испугалась Луиза.
– О кресле-кровати.
– Габен не ушел?
– Ушел и явится только на блинчики завтра.
– Тогда, значит, Жово?
– Нет-нет. Жово устроился на чердаке.
– Так в чем же пробле…
Луиза поперхнулась на полуслове – она узрела за спиной Спасителя нечто такое, отчего у нее округлились глаза. Точнее, узрела кого-то, кто вошел на кухню… Еще точнее – того сумасшедшего, что бил тут стекла голыми руками. Спаситель обернулся и представил его Луизе:
– Месье Андре Вьенер.
– Кажется, мы с вами уже встречались, – бесстрастно уронил Вьенер.
– Э… да, – промямлила Луиза, не решившись напомнить, что в тот день он был весь в крови и вопил от боли.
– Выйду в сад покурить, – сказал Вьенер как учтивый человек, который не хочет навязываться.
Дождавшись, пока он выйдет, Луиза прошептала:
– Он-то что у тебя делает?
– Он и есть главная помеха. Но в понедельник я сдам его доктору Агопяну.
– Ты хочешь сказать, что… что ты поселил его у себя?
– Совсем-совсем ненадолго, – умоляюще произнес Спаситель. – Во время консультации у него были тревожные выпадения из реальности. Я побоялся оставлять его одного… Тем более что его номер в гостинице «Ибис» на пятом этаже, а у него… нездоровая тяга к окнам. Ты на меня сердишься, да?