— Дюри, Дюри.
И я подумал: это не моя ли мать?
— Да, — шепнул тот голос, — это она, и она радуется, что наконец «тебе пришел конец», и пусть себе радуется, потому что так и тебе будет лучше, если ты «мертвый».
И снова голос матери:
— Открой же глаза, Дюри, пожалуйста! Посмотри, мы все тут.
А голос на это:
— Можешь открыть, но оставайся «мертвым», так всего лучше.
Я открыл, но с большим трудом и мало что углядел, такой был усталый. Мать сидела возле моей кровати и спрашивала со слезами:
— Как ты себя чувствуешь? Лучше?
И тот голос:
— Скажи только, что ты «мертвый».
И я выговорил, тихо и очень устало:
— Я, мама? Вы разве не видите, что я мертвый?
Тут вошел и отец.
И голос тут же сказал:
— Не пугайся, теперь он уже ничего не может тебе сделать, потому что ты — «мертвый», «тебе пришел конец», и «ты не сумеешь встать больше», и только глаза у тебя открыты. Он уже не может тебя обидеть.
Отец подошел к моей кровати и спросил:
— Ну, тебе получше?
И я ответил:
— Я мертвый, мне пришел конец, у меня только глаза открыты.
Я увидел, что отец хочет взять мою руку. Сперва я хотел отдернуть свою, потому что боялся, но голос снова меня обнадежил:
— Пусть его, я тебе сказал, он уже не может тебя обидеть, ты «мертвый».
И я позволил взять себя за руку и сказал:
— Я мертвый, и никто не может обидеть меня больше.
Отец на это:
— Да мы и не думаем тебя обижать! И ты не мертвый, ты только был в обмороке, и очень коротко.
Я взглянул на него; и подумал: не хочет признаться, что сделал это со мною и вот почему я мертвый!
Взглянул и на мать, которая не сводила с меня глаз.
И подумал: «Она знает, что сделал со мною отец? Или она тоже не хочет об этом знать, потому что не хочет „никаких новых волнений“? Спросить у нее?»
Но голос сказал так:
— Все можешь сказать, только об одном не говори, о том, что сделал с тобою твой отец, потому что тогда твоя мать решит, что ты «помешанный», по-иному говоря, больной. И отец снова начнет зорко за тобой следить. Это будет очень скверно. В точности так же скверно, как то, что уже было однажды. Лучше будь мертвым, за этим ни отец, ни мать следить не станут.
Я промолчал.
Мой отец продолжал:
— Конечно, в обмороке, но от шалостей и проказ! — И он улыбнулся и потрепал меня по руке. — Но теперь, даст Бог, поправишься. — И опять взял мою руку: нет ли жара?
Мать озабоченно обратилась к отцу:
— Но почему он все повторяет, что он мертвый? — И снова заплакала.
Я поглядел на них, но видел совсем плохо из-за сильного жара и усталости.
Отец сказал:
— Ах, Боже мой, он еще и усталость чувствует. Естественно после такого обморока. Это он и имеет в виду, когда говорит, что мертвый.
Мать посмотрела на меня вопросительно:
— Ты очень ослаб?
Я поглядел на нее в свою очередь. И подумал еще: «„Обморок“? Ты вправду не знаешь, что мой отец сделал со мной? Или тоже только отнекиваешься, как и он?»
Моя мать настаивала:
— Ты хочешь что-то сказать? Говори же, можешь сказать нам всё, никто тебя не обидит, никто не рассердится. Никто! Правда, отец?
— Конечно, никто! — ответил отец. — Говори же! Что ты хотел сказать?
И снова голос:
— Можешь рассказать всё, только одного не рассказывай, что твой отец задушил тебя и потому ты мертвый.
— Ну? — сказала мать снова. — Рассказывай, пожалуйста.
И я сказал:
— Всё могу рассказать, только одно — нет.
Мать наклонилась ко мне поближе:
— Что?
И отец:
— Ну?
— Это одно, — начал я и поглядел на них, и подумал: «Смотри, как они притворяются любопытствующими! А ведь и без того знают. Отец — без всякого сомнения».
Отец начал снова:
— Говори же, говори, — сказал он, — это одно тоже можешь сказать совершенно спокойно. Что бы это ни было.
Я смотрел на него до тех пор, пока мой рот не выговорил сам собою:
— Вы и так знаете…
Но голос тут же испуганно предостерег:
— Берегись, ни звука больше! После будет совсем плохо. Опять.
— Что? — спросил отец. — Что я знаю и так?
Но я прикусил язык.
— Так, ничего, — сказал я.
На это мой отец шепнул что-то, улыбаясь, моей матери.
Да, — подумал я, — они радуются, что я мертвый.
Отец встал и своей порывистой походкой вышел в соседнюю комнату и принес оттуда мой кулек. Но теперь в нем были только сказки.
Да, подумал я, они решили, что это и есть «только одно», о чем я не хотел говорить. Что этого я боялся. Но теперь мне уже нечего бояться из-за того, что я побирался, ведь я мертвый.
Отец положил книжку ко мне на кровать и сказал:
— С этим все в полном порядке, — сказал он, — мы всё уладили. Ничего дурного не произошло. Книга — твоя по праву.
И мать:
— Ты об этом хотел спросить?
А голос шепнул:
— Скажи, что об этом. Чтоб они больше не расспрашивали и чтобы ты не выдал того одного, чего нельзя.
— Об этом, — ответил я.
А мать:
— Все получили обратно то, что дали. Христиане тоже. До последнего крейцера.
Голос шепнул:
— Скажи спасибо. Ты ведь все равно мертвый.
И я сказал:
— Спасибо большое, я ведь все равно мертвый.
Глаза матери снова наполнились слезами. Она обернулась к отцу:
— Видишь, он опять за свое.
На это он:
— Да ты пойми, Ида, он не знает, что такое «мертвый». Это значит у него теперь только то, что он устал, я тебе уже говорил. Верно, Дюри?
Мать повернулась ко мне:
— Да?
И голос внутри сказал:
— Они знают, что ты это. Мертвый. Но не хотят себя «волновать». И ты подтверди, что ты просто устал, иначе они станут расспрашивать дальше. А для тебя лучше всего, если перестанут.
И когда моя мать переспросила: