– Фу-у!
– Нет, правда! Нужно опоздать!
– Да почему же?
– Не знаю, так положено, и все тут, правда, Би, подожди еще две минуты.
– У тебя было много свиданий, Камилла?
– Мне тетя рассказывала.
– Ну ладно. А чтобы занять время… сыграем в игру… Угадай, как называется ресторан?
– «Счастливый веган»?
– Отличная попытка. «Улыбающийся кит».
– Не может быть!
– Конечно, не может.
– Кто угадывает, ты или я?
– Ладно, извини.
– «Дыня»?
– Не-а.
– «Мрачный лимон»?
– Дурочка. Ха!
– «Одинокая кружка»?
– А это мне нравится.
– Давай тяпнем по пинте в «Одинокой кружке»!
– Ха-ха?
– Мне коктейль с креветочными чипсами и…
– Ой, кажется, он звонит… Нет, это всего лишь мама. Ну можно уже входить?
– НЕТ! В смысле, тебе не требуется мое разрешение, но…
– Камилла, мне жутко хочется встретиться с этим парнем. Не знаю, зачем притворяться, что это не так.
– Ты права, права, входи… входи… давай! Желаю хорошего вечера. Люблю тебя.
Ресторанчик похож на бетонную ракушку. Как магазин. Видна кухня. Повариха переворачивает блинчики на металлической плите. Играет громкая музыка. Веселая. На стенах пестрые граффити и выцветшие постеры. Мебель разномастная. Видавшая виды. Но удобная. Как в гостиной. Меню простое. Нет, не так. Простое, потому что выбор невелик, но не такое простое, потому что я еще никогда не ела в кафе блинчиков до обеда. Блинчики как блинчики. Сладкие или острые. И никакого «веганского» сыра. Сладкий картофель, чили, шпинат, авокадо и тонны специй. А вот и Макс. Он так хорош собой, что забываешь, что кафе веганское.
Мы обнимаемся. Сегодня от него пахнет инжиром еще сильнее, чем обычно. Я вдруг начинаю паниковать, что оранжевая помада размазалась у меня по зубам и это нарушает целостность моей личности.
– Мне нужно на минутку в туалет. – Я улыбаюсь сжатыми губами. Он улыбается в ответ, но у него зубы безупречные, красивые, крупные, белые. Он кажется знакомым и в то же время новым. Все равно что Рождество за границей.
Туалет здесь обшарпанный, но это не страшно. Что-что, а тянуть время я умею. На секунду я расстегиваю пуговку, чтобы дать животу вздохнуть свободно. Уф, как хорошо. Нельзя слишком привыкать к чувству облегчения. Как я и ожидала, на коже отпечатался след от эластичного пояса. По-моему, очень симпатичный. Мне всегда нравится, когда после сна у меня на лице остаются отпечатки скомканной наволочки. Я собираюсь снова упаковаться в свой костюм…
Стоп.
Почему у меня столько пропущенных вызовов от мамы? И от папы? И от Камиллы?
Но я уже знаю. Еще до того, как перезваниваю, уже знаю: что-то не так.
Что-то случилось.
Плохое.
Железо
Я сглатываю слюну.
Во рту вкус железа.
Глубоко дышу.
Руки слегка дрожат.
Я хмурю брови.
Прищелкиваю языком.
Что могло случиться?
Я забыла выключить воду?
Я боюсь перезванивать.
В туалет входит еще одна девушка. На ней круглая шапочка, между бровей пирсинг. Она коротко говорит «Привет». От нее пахнет табаком.
Я снова звоню маме. Не берет.
Звоню папе. И Дав. И даже на домашний телефон. И никто не отвечает. Отбой.
Ну ладно. Я проверяю макияж. Вроде выгляжу хорошо. Такой бы я не прочь отпечататься в памяти человека, которому хотела бы запомниться.
Иногда – по-моему, это связано с магнетизмом – если с кем-то, кого ты любишь, что-то случается, ты это чувствуешь физически, хотя это случилось не с тобой. Оцепенение, что-то куда-то исчезает, слепое скольжение в темноте, невесомость, паника, внезапная вспышка и удар. Будто взорвался заряд. А ты об этом знаешь. Синхронизирующее схождение звезд, и в нужном месте в нужное время… или в абсолютно ненужное.
Я знала, и все тут. Мои суставы казались слишком легкими, чтобы двигаться, слишком слабыми. И мягкими, так что гнулись во все стороны, будто ослабшие струны скрипки.
Телефон звонит у меня в руке, и я аж подпрыгиваю. Мама.
Она плачет. Сдавленные рыдания.
– Мама? – спрашиваю я. Собственный голос кажется мне чужим. – Мама? Что происходит? Ты где, мам?
– Дав. – Она плачет, и ее голос срывается, но она тут же овладевает собой. – Несчастный случай.
Я даже не прощаюсь с Максом. Выбегаю из дверей, бросив его, и уношу в темноту все, что знаю, – грудь будто забита бетоном, я не могу перевести дыхание, пальцы дрожат слишком сильно, чтобы нащупать ингалятор. Руки теребят косынку, повязанную на моем запястье, и трясутся.
Растворимый горячий шоколад
Спящая Дав похожа на брошенный скатанный носочек в ящике. На птичку со сломанным крылом. На тонкий моток ниток. На ней больничная одежда. Я потрясена ее видом. Что-то среднее между древней старушкой и маленьким ребенком. Веки припухшие, желтые и блестящие. Губы нежные и воспаленные, распухшие, разбитые, кровоточащие. Бровь рассечена, на левом ухе струйка красной, как вино, крови, сочащейся из-под повязки. Руки покрыты разводами синяков. Кисти тоже в синяках, ногти в крови, ног я не вижу, они накрыты одеялом. Но уверена, что они тоже в синяках. Под всеми этими мумифицирующими повязками. Ее сердце колотится: бум! бум! Пока она спит, обстановка в комнате гнетущая. Она была бы в восторге, увидев нас всех.
Папа открывает дверь ногой в потертом коричневом ботинке и протягивает мне бежевую чашку, в которой плещется еще более бежевая жидкость. Он картинно входит на цыпочках, пытаясь оживить обстановку.
– Кофе здесь мерзопакостный, еще хуже, чем твой! – шутливо шепчет он мне на ухо. Я улыбаюсь в ответ. Папа втайне обожает мой кофе. Потому что он органический и фермерский, вот почему.
Он ведет себя как мальчишка, делая вид, что проказничает, переворачивает все вверх дном. Мама рычит на него. Он сидит с виноватым видом. Старается не смеяться. Подмигнув мне, хватает стетоскоп, надевает на шею, притворяется, что осматривает меня, молча, чтобы не раздражать маму. Записывает якобы полученные данные, чешет в затылке, хмурится. У него отлично получаются такие импровизации. Когда мама смотрит на него, он замирает и перестает дышать, как мим в Ковент-Гарден. Он совершенно не умеет себя вести в неловких ситуациях. Но я рада, что он здесь.
Он садится и прихлебывает кофе. С чашкой в руке начинает выстукивать пальцами мотивчик, вероятно, услышанный по «Радио-2», потом соображает, что это тоже действует на нервы. Мама искоса смотрит на него, и он прижимает палец к губам.