О боже, только не это. Вдруг у меня внутри будто что-то упало. Мне нужно в туалет по-большому. Немедленно.
Я чувствую, как мои внутренности раздвигаются, будто полярные шапки в Арктике, тают, освобождают место готовой извергнуться горячей лаве. Да что же это, почему? Я вежливо улыбаюсь Джеральду и пытаюсь вести себя как обычно. Кажется, даже что-то бормочу, вроде «Я забыла… э-э….», но не уверена. Я бросаю совок на землю, он падает с хлюпаньем. У уток удивленный вид. Рот у меня полон слюны, я вся трясусь. Собаки бегут за мной. Всем известно, что собаки собираются по двое, как полицейские или мусорные контейнеры, и должны обязательно убедиться, что я мчусь в дом не для того, чтобы убить грабителя или уронить на пол миску жаркого. А просто в туалет.
Пастуший пирог колотится о мои внутренности, как кроссовки в сушилке-центрифуге. Так и знала, что не надо было есть эту старую прокисшую тухлятину.
От жаркого солнца поднимается температура, и все, что у меня внутри, начинает закипать. И таять. Диарея дана мне в наказание. Я отравилась. Сама. Совершила самоубийство. Смерть от пастуха! Я подбегаю к задней двери…
Заперто. Заперто. Я делаю еще одну попытку. Дергаю дверь. Не открывается. Как? КАК?
Зачем они заперли дверь? С какой стати моя дуреха-мама заперла дверь? Не понимаю!
Тем временем я уже не в состоянии сжимать ягодицы. Они как широко открытая дверь магазина распродаж, кричащая: «Распродажа! Все должно уйти!» Пот катится с моего лба. Волосы слиплись, пальцы ног поджимаются сами собой, я вся содрогаюсь. Быть ворчит, Небыть заскучал и уходит. Они разочарованы: ни убийства, ни жаркого. Их далматинские пятна начинают соединяться и сливаться. Я схожу с ума. Мне так нужно в туалет, что я утрачиваю чувство реальности. Такого не может быть. Утки крякают.
Дерьмо, дерьмо. Дерьмо в буквальном смысле слова. Вот-вот вырвется из меня, как из механической мороженицы. Я заталкиваю его назад. И ношусь по двору, как потеющая безголовая курица, между собаками и утками, сорняками-переростками, чертовым прудом из ванны и грязной соломой. Есть ли место в саду, где можно покакать? Как бы не так, не на глазах же у любопытных соседей, наслаждающихся солнышком! И телефон я оставила в доме, так что не могу позвонить маме или Камилле, чтобы немедленно приехали и впустили меня.
Они скоро вернутся. Зоомагазин совсем близко. Пусть мама и делает покупки целую вечность, но у Камиллы наверняка такая же реакция на старый пастуший пирог, и они могут вот-вот вернуться.
Просто надо продержаться. Продержаться. Глубоко дышать. Сосредоточиться. Вспомнить ту тетку, что приходила в школу рассказывать о силе мысли и медитации. Выбросить это из головы. Что она там говорила? Ты на пляже. У моря. Теперь беги, беги туда и… какай!
Уф. Дыши глубже. Они скоро вернутся. Меня трясет. Меня тошнит. Рот полон слюны. Я сплевываю. Заполнившее живот липкое, горячее дерьмо терроризирует меня. Я стараюсь казаться спокойной. Но как будто мокрая сумка с коричневым козьим сыром колотится о мои внутренности. Кишечник, как боксерская груша, по которой колотят. Волынка, полная грязи.
Дальше – хуже.
– Биби! – Это Фархана. – Твоя мама у входной двери. Спрашивает, можешь ли ты впустить ее. У нее нет ключа.
Какого дьявола?
– Извини, что? – Не может такого быть. Я цепенею. Будто в горячке.
– Она оставила ключ от парадной двери на кухонном столе. И попросила сказать тебе, чтобы ты ее впустила.
– Фархана! – кричу я. Голос срывается, мне кажется, что я несу бред, что рот у меня так же ненадежен, как зад. Я больше не в состоянии быть вежливой, никаких политесов. – Это она заперла дверь в сад изнутри! Я заперта в саду, не могу войти в дом!
(P.S.: А моя задница сейчас взорвется!)
– О господи! Что же делать? – Фархана закусывает губу. Черт, да не стой ты там! – Я скажу ей. – Она исчезает внутри, а я корчусь. Быть и Небыть явно радуются. В восторге от представления. Они нагло и умышленно нарушают туалетные правила, чтобы позлить меня. Тебе-то, Быть, не нужно устраивать такой цирк. Какай тут. А мне нужно куда-то пойти. Еще раз подергать дверь, хотя я и знаю, что она заперта. Может, от жары дверь разбухла? Может, у меня руки-крюки?
– Блюбель! – Ох, только Джеральда-писаки тут не хватало. Он свешивает голову с балкона, кружка балансирует в руке. – Твоя мама снаружи, она…
– Знаю, знаю! – огрызаюсь я. Знаю! Заткнись уже.
Мне необходимо избавиться от этого троянского коня – пастушьего пирога. Это же яд, он отравляет. Лучше бы меня тошнило. Это не было бы так неловко. Нагнулась бы за кустом, и меня бы вырвало. Поп-звезды то и дело блюют на сцене. Сейчас-сейчас, если бы я нашла место, чтобы вывернуться наизнанку, может быть все и выйдет в другую дырку. Я едва могу двигаться, иду на заплетающихся ногах. Подпрыгиваю. Крепко сжимаю ягодицы. Даже пукнуть не решаюсь, иначе из меня повалит. Черт… давай, думай… рядом с задней дверью есть тропинка, только маленькая, туда выходит дверь в чулан, где хранится газонокосилка. Я доползаю до чулана, сажусь на корточки и собираюсь какать – но там же дощатый пол. Я не могу так просто взять и сделать это. Что, если кто-нибудь выйдет в неподходящий момент… ну да, моей голой задницы, может быть, и не будет видно, но само извержение дерьма не пройдет незамеченным. Может быть, из меня польет, как шоколадный молочный коктейль из упавшего стакана. Блин, мне требуется емкость.
У собак такой вид, будто они помогают мне искать. Я-то знаю, что ничего подобного. Им наплевать. Да давай, делай! Будь естественной, как животные, как мы! – думают они. Очень соблазнительно. Но я так не могу. Я же собираюсь стать взрослой женщиной. Которой не нужны памперсы. Так я никогда не стану никаким менеджером. Я думаю о самодовольной медсестре из кабинета врача, смеющейся мне в лицо. Об Алисии из «Планеты Кофе», с отвращением цокающей языком. Об одноклассницах. Фу… она такая толстая и противная и ходит под себя. Такие истории быстро не забываются, будьте уверены.
Нет, не могу. Кишечник завывает, готовый приступить к громоподобному извержению дерьма. Почему мне кажется, что оно заполняет все мое тело, проникает в вены?
Мне ужасно жарко. Нужно разбить окно и проникнуть в дом. Я снимаю пижамную куртку и остаюсь в лифчике, когда-то белом, а теперь заляпанном пятнами от чая и выглядящем так, будто его носило привидение викторианской эпохи. Оборачиваю курткой локоть. Сама удивляюсь, как у меня хватило ума сделать это, а не жахнуть в стекло кулаком, как последняя идиотка, каковой я, собственно, и являюсь. Я примериваюсь к окну, уже готовая разбить стекло. Но не могу. Меня трясет. Я чувствую такую слабость от необходимости покакать, что сил совсем не остается. Если я стукну, то одновременно и обкакаюсь. Никакой женской выдержки. Пора уже повзрослеть.
Вот он, решающий момент. Теперь, Биби, ты ответственная взрослая. Ты попала в переделку и должна сама из нее выйти. Пусть это будет отправной точкой, началом пути к твоей новой личности. Я возвращаюсь на облюбованное место, делаю глубокий вдох, снимаю пижамные штаны, и тут я вижу это. Собачья миска. Немедленно испортить ее! Я подтягиваю миску к себе: вот и емкость. Раздается царапанье металла по плитке. Ну и пусть Небыть смотрит на меня с ненавистью – не туда, Биби, только не туда, подумай хорошенько! Ничего переживет. Извини, Небыть.