Ричард не решался заговорить или двинуться, понимая, что стоит ему сделать хоть шаг, он бросится душить Маркварда, и к черту последствия. Но частью рассудка король понимал, что немец говорит чистую правду. Если только Ричард не хочет, чтобы его убили, весь его выигрыш от драки составят боль и унижение. А он еще не готов был окончательно расстаться с надеждой.
Истолковав его молчание как капитуляцию, Марквард снова кивнул бургграфу, который обнажил меч, дав сигнал сделать это своим приспешникам. Только тогда стражник с цепями подошел ближе. С опаской глядя на Ричарда, он передал ключ соседу, защелкнул наручники на запястьях у короля, затем взял ключ и запер их. Пока это происходило, Ричарду понадобилось все его самообладание, чтобы сдержаться. Но он был захвачен врасплох, когда кандальных дел мастер прикрепил цепь болтом к стене. Король совсем не ожидал, что его посадят на привязь, и с укором посмотрел на Маркварда, поняв, как легко на него можно теперь надеть и ножные оковы.
Словно прочитав его мысли, фон Аннвейлер улыбнулся:
– Хоть у меня это и не в обычае, но иногда я соблюдаю данное мной слово, и сегодня, на твое счастье, именно такой день. Думаю, ножные кандалы нам понадобятся в другом месте: отсюда еще ни один узник не убегал. Добрых снов, милорд король.
Распахнув дверь, сенешаль в очередной раз улыбнулся:
– Осмелюсь предположить, впрочем, что у меня ночь пройдет приятнее, чем у тебя.
* * *
Спал Ричард плохо, потому что стоило ему повернуться на другой бок, цепь натягивалась и будила его. Кованые наручники оказались жутко тяжелыми; сидели они туго и уже натерли запястья. Он не испытывал благодарности за то, что его щиколотки не в железах, только священную ярость помазанника Божьего, которого подвергают такому унизительному обращению. Ричард радовался этой ярости, подпитывал ее огонь чем мог, укрываясь за гневом как за щитом в напрасной попытке загнать поглубже стыд. Вечером он утешал себя тем, что не имел другого выбора, как подчиниться, и тем самым пощадить хотя бы гордость. В холодном свете наступившего дня ему казалось, что спасая гордость, он принес в жертву честь.
То, что он был теперь закован, даже не избавило его от охраны. Просто стражников стало меньше и они сидели на корточках в тени и коротали время, обмениваясь шутками – по крайней мере, так королю показалось, потому что то и дело слышался смех. Но их присутствие растравляло ему раны – с самого момента пленения, то есть с 21 декабря, его почти не оставляли без навязчивого внимания со стороны.
К исходу утра через бойницы в комнату проникли доносившиеся с внутреннего двора замка звуки. Прислушавшись, Ричард пришел к мнению, что они означают отъезд Маркварда фон Аннвейлера. Сенешаль наверняка спешил с докладом к императору о том, что пленник надежно упрятан в Трифельсе. Но облегчения отъезд министериала не принес. Теперь его окружали люди, не знавшие ни слова ни по-латыни, ни по-французски, и даже поговорить стало не с кем.
Часы тянулись. Ричард проводил время, прокручивая в памяти последние тринадцать дней, начиная с первой встречи с Генрихом в доме каноников. Должна быть какая-то логика в поступках императора, которую он упустил. Генрих не из тех, кто действует, повинуясь порыву. Он это доказал, приняв вердикт имперского сейма. Тогда в чем его замысел? Что надеется он выгадать своим подлым предательством? Неужели полагает, что сможет вытрясти более выгодные условия из пленника, который заплатит любую цену, лишь бы выбраться из Трифельса? Или решил, что будучи переигран и перехитрен в Шпейере, не видит больше смысла торговаться? Ричард как сейчас слышал этот холодный, бесстрастный голос: «Если ты не согласишься, то потеряешь для меня всякую ценность, и у меня не будет причин сохранить тебе жизнь». Не упрятали ли его в Трифельс, чтобы сломить дух? Или это месть за то, что он унизил Генриха перед его собственным двором? Ответа он найти не мог, но получил его, прежде чем кончился день, причем из неожиданного источника.
Ему подали очередной скудный ужин из хлеба с сыром, а также кубок жидкого пива, но тут дверь открылась, и вошел бургграф в сопровождении нескольких человек с факелами. Непривычно яркий свет резал глаза, заставляя Ричарда отворачиваться – с наступлением вечера камера быстро погружалась во тьму. Немного попривыкнув, король обнаружил, что смотрит в лицо Филиппу де Дре, епископу Бовезскому.
На лице прелата сияла широкая ухмылка.
– Доводилось мне когда-нибудь видеть столь приятное зрелище? Нет, едва ли. Видок у тебя довольно жалкий, Львиное Сердце, а ведь прошло всего два дня. Представь, какую печальную картину ты будешь представлять после того, как погостишь у императора месяц-другой.
Ричард медленно поднялся:
– Так мне тебя за это благодарить, Бове?
– Я бы с радостью приписал себе все лавры. Но император и раньше вынашивал мысль послать тебя сюда. Он не обрадовался той легкости, с которой ты расположил к себе его вассалов, и счел, что в Трифельсе от тебя будет меньше вреда. Я, разумеется, согласился. Но добавил, что тебя мало заточить, потому как ты упрям, обуян гордыней люциферовой, и тебе не помешает хороший урок смирения. Если это тебя утешит, смерть твоя Генриху не нужна. Он хочет сломать тебя, а пребывание в Трифельсе обычно ломает человека как тростинку. Когда ты станешь умолять его о пощаде, он охотно обсудит с тобой новые условия. Что до меня, то я надеюсь, что ты некоторое время поупираешься. Для меня большое удовольствие видеть тебя холодным, голодным, грязным и закованным, как обыкновенный преступник.
– Ты покойник, Бове, обещаю!
Епископ рассмеялся:
– Ой, я уже в штаны наложил! Да неужто ты до сих пор не понял, Ричард? Генрих продаст тебя хоть халифу Багдадскому, если тот даст хорошую цену. Да, он хочет, чтобы твое пребывание в Трифельсе было мучительным, но денег хочет еще сильнее. Ты ожидаешь, что твоя мать и твои дружки выпотрошат все сундуки в Англии, чтобы тебя выручить, и скорее всего, так и будет. Но ненависть намного сильнее любви, а мой кузен Филипп ненавидит тебя так же непримиримо, как я. Его не обрадовала весть, что Генрих и Леопольд сговорились в Вюрцбурге об условиях твоего освобождения, не дав ему шанса сделать свою ставку. Завтра я поеду в Париж и повезу ему добрую весть, что у него теперь появился новый шанс. Сколько бы ни предложили англичане, король даст столько же и даже больше, и не только ради удовольствия видеть, как ты гниешь во французской тюрьме. Филипп не дурак и прекрасно понимает, что забрать Нормандию и Анжу у твоего брата гораздо легче, чем у тебя. Так что можешь не сомневаться, у него есть веская причина перебить ставку твоей нежной матушки. Поразмысли об этом ночами, когда к тебе не будет идти сон.
Он выждал, не будет ли от Ричарда ответа, потом дал бургграфу знак открыть дверь.
– Прощай, милорд Львиное Сердце, – насмешливо бросил прелат. – И пусть следующая наша встреча произойдет в Париже. И если нынешние удобства кажутся тебе скудными, подожди и увидишь, что ждет тебя в темницах французского короля.
* * *