— Пошли, погнали! — рявкнул по-русски Караван-баши.
Книжник вперил глаза в лицо дарагара. Тот даже волоском на бороде не дрогнул. Восточный человек. Много видел, много знает. Может, и русский язык знает...
Книжник чутка подзадел Проню концом камчи
[74] по спине, шепнул, поворачивая коня на косую дорогу вниз, к развалинам:
— Молчи...
Караван-баши крикнул Бусыге, чтобы он вёл караван вниз, ехал теперь передовым. А сам, как положено, смотрел сверху на спуск. Книжник поспешил в хвост каравана, стал подгонять совершенно отощавших овец, которых не насчитать и десятка — всё, что осталось после Челябы. Повозки, уже малость расшатанные, вёл Проня. Молодые кобылы пошли за повозками, их гнать не приходилось, они чуяли хорошую пресную воду там, внизу.
Вооружённые всадники встали так, чтобы получился коридор, по которому проходил караван.
— Э! Эй, эй! — заорал вдруг бекмырза в позолоченных доспехах, показывая саблей на повозку, где лежала мёртвая лошадь.
Караван-баши подъехал к бекмырзе, коротко пояснил:
— Жертва Богу.
Бекмырза начал вдруг яриться и тыкать саблей в брюхо мёртвой лошади, крепко зашитое тонкой верёвкой. Книжник проворчал Караван-баши два слова на древнем языке. Дарагар насторожился, подъехал прямо к повозке. Они тут же заспорили с Караван-баши.
— Требует разрезать брюхо лошади и показать, что там спрятано... — пояснил Книжник озабоченному Бусыге. — Я велел сказать, что эту лошадь по русскому обычаю мы должны потопить в реке... Её нельзя разрезать, там, по русскому обычаю, зашит живой человек, сказал я... Жертва, значит...
Дарагар вдруг забесился, у него в словах проскочило русское слово «вор».
— Эк его, заразу, зацепило! Мерекает русскую речь, заррраза! — Книжник поднялся в стременах и проорал: — Проня!
А Проня Смолянов уже поднимался к ним, имея на голове шапку с бычьими рогами, а в правой руке — толстую, горящую свечу. Нукеры
[75] бухарского эмира, конечно, повидали всякого, но бычьи рога на голове человека видели впервые.
— Жрец! — кивнул на Проню Караван-баши. — Пусть возле жертвенной лошади останется один ваш человек и даст клятву жрецу, что никому не расскажет о том, что видел. Чужую веру на Атбасаре уважают?
Дарагар кивнул остаться у повозки бекмырзе, а сам с нукерами отъехал на сотню конских шагов.
Бекмырза с сомнением посмотрел на подошедшего к нему Проню, крепко сжал рукоять сабли. Облизнулся. Видать, глотка пересохла от неведомого.
— Свечу задуй! — заорал вдруг Проня, сунув горящую свечу прямо под нос бекмырзе.
Караван-баши испуганно перевёл, что делать. Бекмырза дунул, да слабо. Огонь колыхнулся, но не погас.
Проня попятился на три шага, потом опять подсунулся со свечой к ошалелому воинскому предводителю:
— Дуй сильно, скотина!
Тот наконец дунул, загасил свечу. Проня тут же всучил ему в левую руку ту свечу:
— Теперь храни, пока не умрёшь! Зарок такой ты нам дал: хранить тайну!
Караван-баши перевёл слова Прони мелким, дрожащим от страха голосом. И подмигнул Книжнику. Книжник отвернул лицо от бекмырзы.
Проня ловко, засапожным ножом, взрезал три стежка на грудине лошади. Из разреза немедленно высунулась человеческая рука, сжатая в кулак.
— Орус шайтана! — заорал в голос бекмырза. — Бас кеттык, кель, кель! — Он повернул своего коня и погнал вниз, в зелёную долину, но свечу не выбросил.
За ним ринулся весь его отряд.
— Ты русский шайтан, — перевёл Караван-баши истошный вой командира охранной сотни. — Он обещал тебе, Проня, голову отрубить. А пока можно идти вниз.
— Моя голова, она ещё посидит на месте. А руку этого вора куда бы выбросить?
Чтобы надёжно спрятать пищали и порох да не попасться при возможном обыске, Проня придумал отсечь руку мёртвого барымтачи, которого вчера пришиб Бусыга, да тоже сунуть в брюхо лошади. Вот рука и пригодилась.
— Пока никуда не надо выбрасывать ту руку, — задумчиво проговорил Караван-баши. — Что-то в порядках Атбасара изменилось или наш караван уже ждали... Всеблагий Боже, Ахурамазда
[76], дай нам выйти из этого зелёного круга — этого ада!
* * *
Пока топтались среди камней, пока расшпиливали караванных верблюдов да водили их поить, да потом гоняли пить лошадей и баранов, подошёл вечер. Сели наконец поесть. А со всех четырёх сторон за русскими купцами глядели постоянно меняющиеся нукеры. К вечеру вышла на небо полная луна и тоже зло глядела на людей, чужих в этой стороне Земли.
— Лошадь наша, жертвенная, начинает уже попахивать, — сообщил Бусыга. — Надо бы ночью утопить бедную животинушку.
Караван-баши встал от костра, вскинулся на неосёдланного коня и подъехал к ближнему караульному нукеру. Они обменялись словами. Караван-баши вернулся к огню и сообщил:
— Не разрешено ни топить, ни хоронить. Такой здесь закон!
— Пищали я уже спрятал, зарыл под камни. Порох тоже. Руку того, ночного ворюги, тоже зарыл под большим камнем. — Проня подумал и добавил: — А можно лошадь сжечь? Ведь поймите, братцы, они к завтрашнему дню от испуга отойдут, сами вскроют брюхо этой лошади, а там человека-то и нет! Тогда и нас вскроют! По нашим брюхам!
Караван-баши с сомнением покачал головой:
— Нельзя. Нам ничего нельзя, пока завтра не придут сверять список товаров и не получат от нас деньги — дарагу. И не дадут нам эмирский фирман
[77] на продолжение пути. Нельзя здесь рубить деревья, встречаться с другими купцами, вообще ничего нельзя! Пока не получим фирман, ничего нельзя!
— Чужая земля, — пояснил Книжник. — Тут свои обычаи. За нарушение — смерть.
— Земля чужая, но люди, что сюда собрались, здесь не рождены! — возразил Проня. — Мало ли кому эти люди молятся да что у них за обычаи?
— Нет, — возразил Книжник. — Здесь обычай один — Атбасар. Так, Караван-баши?
— Так. Если кто из купцов помрёт, то хоронить его здесь нельзя. Увози подальше в степь, за один дневной переход и там хорони. Не оставляя знака на лице степи, где могила.
— Ну, так повезли это жертвенную лошадку в степь!
— Нельзя. Пока нам не дадут фирман эмира! — пробурчал Книжник.
— Тогда нас завтра всех зарежут, — обиделся Проня.
— Пока ещё завтра не пришло, — Книжник прилёг на кошму, — давайте думать как быть.