Янтарная сакма - читать онлайн книгу. Автор: Владимир Дегтярев cтр.№ 24

Иван Третий снова утёр глаза, махнул своему сотнику. Княжеские гридни осторожно поднесли на ковёр две серебряные бадьи, наливом по два русских ведра в каждой. В бадьях плескалось, источая неземной запах, ромейское вино. И на каждой бадье висело по два серебряных же ковша ёмкостью в чару.

— Выпьем давай, чего Бог послал. — Великий князь зачерпнул вина, один ковш подал крымскому хану.

Тот ухватился за ручку ковша и чуть не выронил — тяжёл был серебряный ковш.

— Нонче пьём с серебра, а даст Бог, возьмём Казань, будем пить с золота, — заманивал крымчанина Иван Васильевич.

На литьё серебряных бадей с ковшами великий князь выделил особому кузнецу пять пудов серебра. Кузнец предлагал замесить серебро со свинцом и тем уменьшить расход, да Иван Третий не позволил. С Крымом до обманного дела ещё далеко. Надо его брать простотой и вроде как глупостью. Пусть пока чуют себя ханами.

Выпили ещё по ковшу красного вина. Менгли-Гирей начал сопеть, исходить потом. Опьянел, бедолага. Великий князь тут махнул рукой, подзывая тысяцкого. Тот, тяжело вминая в землю каблуки сафьяновых сапог, поднёс к ковру два льняных мешка, осторожно поставил перед Менгли-Гиреем. В мешках тонко тренькнуло. Серебро!

Стрельцы меж тем подносили и подносили полотняные мешки, что звенели, лаская ханские уши. Там тренькали четыре тысячи рублей из тех, что привезли в Москву псковитяне после мирного московского похода. То есть три тысячи шестьсот гривен. А на одну гривну на Москве можно купить шесть дойных коров! Холмогорских, вельми удоистых. Естива мерена!

— Вот это серебро я бы десять лет по каждой осени отдавал бы казанцам. Но ты, Менгли, его бы не получил. Прячет себе Казань часть моих датошных денег. А они — вота! Вот сколько за десять лет спрятали бы от тебя казанцы клятые!

Менгли-Гирей раскрыл один мешок, сунул туда руку, вытащил горсть чешских талеров. Из второго мешка вынул тоже горсть монет, но с клеймом ганзейского союза — рейхсмарки.

— Тута в каждом мешке по двести рублей. Всего, значит, двадцать мешков дарую тебе. Да бадьи изумительной работы. С ковшами! — завертел в четвёртый раз разговор Иван Третий.

— Рублей? Ты же говорил, что гривен! Гривна тяжелее рубля!

— А ноне что на рубль, что на гривну, одинаково товару укупишь! — защищался Иван Третий. — Или ты, Менгли, только жидам веришь? Только они деньги вешают на весах! Так ведь почему вешают? Чекан у денег дурной! Один талер весит на золотник тяжельче другого. А другой — легче. Жиды на разнице чекана и творят воровство!

— Мы не жиды!

— Верно. Сыпь деньги назад. С тобой мы не сошлись, пора мне катить обратно, на Русь... Эй, охрана! Заберите деньги!

— Э-э-э! Князь Ибан! А пошто деньги берёшь назад?

— Отдам казанцам. А тебе их вёз, чтобы доказать, сколько денег ты бы поимел ежегодно, если бы договорился с великим султаном, что вместо Казани станет дань Москва собирать... Ну, хочешь, возьми с каждого мешка по одной монете. Потом, когда казанцы тебе дань для султана привезут, сравнишь. Увидишь, о чём я тебе в очи твои толковал беспутно половину дня!

Менгли-Гирей потянул все мешки к себе. Но как ухватишь такую гору серебра двумя руками? Заверещал:

— До великого султана пока доползёшь, много рублей надо отдать визирям да ещё и жёнам султанским!

Иван Третий тянул мешки к себе:

— Аманатов, сынков моих, убьют, если явлюсь назад без денег!

Менгли-Гирей махнул своим людям:

— Шкуру сайгака и писца сюда!

И ведь написал, хан крымский! Написал казанскому хану, своему родственнику, что получил от великого князя Московского четыре тысячи рублей в зачёт дани, ибо четвёртая жена великого султана вот-вот родит и надо ей преподнести значительный подарок. Почти на три года тем письмом хан лишал Казань московского серебра! Хорошо подавать вино в серебряных бадьях!

Четвёртая, и весьма любимая, жена великого султана, об этом ещё позавчера узнал крымский хан, неделю назад скинула плод. Но плод был! И где тут подлая ложь?

— Так, хорошо, — разулыбался Иван Третий на арабские красные знаки письмовника. — А когда же казанцев пойдём бить?

— Только не этой зимой! — испугался Менгли-Гирей. — Через год и пойдём. Ага?

— Нет, — не согласился Иван Третий. — Я же тебе который раз толкую! Если нонешной зимой пойдём, то всё имущество тех казанцев, которые побегут, твоё! А уж там серебра! Не мерено, поверь мне! Ещё от хана Батыя осталось! Но русских купцов и русских рабов ты смотри не трогай!

— А они тоже побегут?

— Ко мне же побегут, обалдуй!

— Не ругайся, Ибан-кнез. Мне и моим родам твоё дело выгодно.

— Вот спасибо тебе, великий хан, спасибо и я уже поехал... — Иван Васильевич поднялся с кошмы, потопал ногами (попробуй посидеть, загнувши колени в стороны).

— Э! Э-э-э! А две таких бадьи с тем же вином? И с ковшами? — уточнил крымский хан. — Будешь мне возить?

— Ну, бадьи с вином — это не дань. Это мой тебе подарок. Будут тебе подарки, хан Менгли! Друзья ведь отдариваются, нет? Ведь ты мне — тамыр?

— Да, так. Тамыр я тебе, — прошелестел хан. — Пять косяков коней тебя завтра догонят на дороге. Мой подарок. Тебе он люб?

— Любо мне десять конских косяков, — ответил Иван Васильевич, сходя с ковра.

А сам мысленно бил себя по лысой голове за те словеса. Кони — это хорошо. На Москве коней мало. А вот где мешки взять, полные серебряной монетой? А где на огромные серебряные бадьи серебро искать? Если псковские купцы сходят мимо Индии али сгинут, тогда что? Одно тогда останется дело — нежеланное, не ко времени, но по деньгам верное: Новгород!

Иван Третий свистнул. Его люди отошли от костров к своим лошадям, некоторые качались. Опились бузы крымской ^[43], не утерпели!

* * *

Когда русский отряд перевалил за бугор и спустился в низину реки Дон, Менгли-Гирей велел сотнику своей личной охраны скакать к ногаям. Отбитых у калмыков коней ногайцы продадут за серебро мигом. Две тысячи кобылиц погонит завтра Менгли-Гирей на зелёные луга Бахчи-Сарая. Две тысячи кобылиц всего-то за двести серебряных рублей! Лошади станут давать молоко, а бабы утолокают молоко в кумыс. Эх, кумыс, вечная пьяность в голове! И всего-то за двести рублей московским серебром!

А пять сотен самых негожих кобылиц, малодойных, его пастухи отгонят завтра к посольскому каравану московского князя. Московиты кумыс не пьют. Им какая разница, что за лошади?

Застучали у белой юрты копыта крепкого коня. Менгли-Гирей поднял глаза. Перед ним крутился на большом княжьем битюге здоровенный монах — книгочей из свиты великого князя Московского. Монах нагнулся с седла к воняющей мочой голове крымского хана: