Покой - читать онлайн книгу. Автор: Ахмед Хамди Танпынар cтр.№ 94

Он посмотрел по сторонам, но его никто не слушал. Он пожал плечами. Никто не слушал истории, которые Селим узнал от отца. Из-за этих воспоминаний о России его приятели прозвали его «отцовская тоска». Но Селим был хорошим парнем, он знал свои слабости. Он не рассердился и подошел к Ихсану. Орхан, заметив его рядом с собой, мягко положил руку ему на плечо. Селим считал своим долгом и обязанностью, уготованными ему судьбой, оказывать некоторое сопротивление Орхану, который вдвое превосходил его размерами. До сих пор ему удавалось держаться от него подальше, чтобы избежать этих объятий, однако из-за некоторого промедления, вызванного окончанием очередной истории, он случайно сам оказался рядом. Несколько раз повторив про себя: «Это судьба!» — и, согнувшись под навалившейся на него тяжестью, посмеиваясь над собственной нерасторопностью, он продолжал слушать Ихсана.

— Интересно, насколько правильно расстраиваться из-за отсутствия fiction? В исламе отсутствует мысль о первородном грехе, и то, что ислам не акцентирует внимание на изгнании из рая, как это происходит в христианстве, представляется мне прекрасным моментом, оказавшим воздействие на все сферы жизни, от идеологии до искусства. Особенно мало внимания мы, мусульмане, уделяем духовным копаниям в себе, но мне кажется, что наш мир следует воспринимать таким, каков он есть. — Ихсан, видимо, давно забыл, с чего начал свою речь. Однако он продолжил торопливо говорить, лишь бы не дать возможности взять верх болезненным речам Суата. — Мне кажется, что между этими двумя мирами отсутствует даже почва для противостояния. В религии различия в структуре общества начинаются с первых шагов. Обратите внимание, что в западной цивилизации абсолютно все основывается на идее спасения, на идее освобождения. Сыны человеческие были спасены прежде всего с помощью религии, с помощью согласия Иисуса прийти в этот мир, там быть убитым, пожертвовать собой. А затем в обществе благодаря классовой борьбе спасение обрели сначала горожане, а потом крестьяне. А мы, мусульмане, в каком-то смысле свободны с самого начала.

Суат, опрокинув уже третий по счету стаканчик, смотрел на него:

— Или же безрассудны.

— Нет, прежде всего свободны. Хотя в мусульманских городах всегда существовали рабы, все же прежде всего — свобода. Ведь фикх настаивает на свободе личности.

Но Суат продолжал стоять на своем:

— Восток никогда не был свободным. Им всегда управляли суровые правители, едва ли не анархисты по своеволию. Мы с такой легкостью отказываемся от свободы, что нужен только повод.

— Я говорю об основах нашего общества. На Востоке, в особенности на мусульманском Востоке, общество основано именно на этой идее свободы.

— Ну и что из этого, если от этой свободы так легко отказываются?

— Это совсем другое. Это своего рода воспитание самоотверженности. Мусульманский Восток на протяжении многих столетий привык себя защищать. Вот взять, например, нас. Уже почти два столетия, как мы живем в постоянной необходимости защиты жизни. В таком обществе само собой формируется общественное устройство в виде гарнизонного порядка. Даже если мы потеряли сегодня понятие свободы, причина этого заключается в том, что мы живем как бы в блокаде.

Суат протянул свой стаканчик Мюмтазу:

— Мюмтаз, предоставь мне, пожалуйста, возможность в очередной раз воспользоваться своей свободой. — Голос его звучал нежно, как голосок ребенка. А может быть, это была просто теплота… — Этой свободой, которую предоставил мне всевышний Создатель, после того, как хорошенько связал мне руки… — Он вновь взял свой стаканчик и задумчиво посмотрел на него. Потом поднял голову, словно увидев на дне стаканчика ужасное пророчество, и тут же налил туда воды, словно бы желая уничтожить колдовство. — Вот граница моей свободы… — произнес он. — Однако свобода — это не вся та глупость, о которой мы говорили. Не преуменьшайте! — Затем, словно бы рассердившись на самого себя, он снова поставил стаканчик на стол. — Но зачем же я все это говорю, глядя на то, как вы меня осуждаете? Разве мы все не заняты одним и тем же?

Вмешалась Нуран:

— Тебя никто не осуждает за то, что ты пьешь. Мы здесь собрались развлекаться, и, конечно же, мы будем пить. — С этими словами она подняла перед ним свой стаканчик. Мюмтаз в эту минуту отвернулся, чтобы не встречаться взглядом с Нуран. На самом деле, сам того не желая, он полагал, возможно, под воздействием Суата, а возможно, под воздействием собственного страха, а может быть, просто потому, что никто здесь Суата не любил, что окружили они его именно по этой причине, и уже сейчас поставили его в положение зверя, жертвы, на которого устроили облаву и который опасается за свою жизнь. А на самом деле все это было не чем иным, как попыткой не замечать истинное положение дел.

Казалось, не только здесь, но и во всех четырех концах мира, под светом каждой лампы происходило одно и то же. Сыны Адама вышли недотепами, и поэтому всю историю человечества они были злосчастны. Даже лучшие их намерения оборачивались кучей бессмысленных печальных последствий. Печальные последствия, незначительные печальные последствия… Он вздохнул. «Суат этой ночью непременно что-то устроит. И уже то, что я об этом думаю, готовит сей критический момент. А разве в политике не так же? Усилие — от страха и желания защититься, ответ… Так же, как в музыке… В конце — великолепный финал, похожий на золотой ураган…» Внезапно он удивился, как его мысли перескочили с образа, порожденного османской музыкой, к музыке европейской. «Как странно… У меня два мира. Я совсем как Нуран, у меня два мира и две любви, а я живу между ними. Значит, нет во мне целого! Неужели все мы такие?»

Суат сделал вид, что он не услышал слова Нуран: «Все меня осуждают, все критикуют мой характер, кто-то обсуждает мою болезнь, а кто-то — мою семейную жизнь. Между прочим, и то и другое совершенно напрасно». Он крепко сжимал свой стакан. «Каждый стремится мне о чем-то напомнить. Моя жена, мои друзья, мои родственники — словом, все. Они не думают о том, что я не родился с чувством ответственности. Это чувство или есть у человека с рождения, или отсутствует вовсе. У меня его нет. Моя жена поняла это в первую неделю нашей совместной жизни; но все равно она говорит мне о нем, напоминает. Может быть, она ждет какого-то чуда. Разве чудес не бывает? Вот, например, я вдруг взял и изменился — скажем, полюбил жизнь. Скажем, мне нравятся мои начальники, наш бухгалтер, наш юрист, или мне нравится, как мои дети лазят по мне…»

Маджиде насмешливо перебила его:

— Ты что, выпил, прежде чем сюда пришел?

— Я пью уже со вчерашнего вечера, Маджиде… Вчера вечером Яшар водил меня в гости к Сабиху. Там мы пили до полуночи; потом отправились в Арнавуткёй, там пробыли часов до трех, до четырех утра, а потом…

— А потом? Что вы делали потом, Суат? — спросила Нуран, словно бы слушала какую-то интересную историю.

На лице ее отражалось смятение.

— Что было потом — известно… Арнавуткёй ведь находится в центре. Там множество увеселительных заведений. Этнографических, в некотором смысле. Но так как мы развлекались en famille, мы предпочли цыганок, чтобы встретить зарю с тамбурином. На вершине Вечной Свободы, знаете, известные увеселительные заведения? По правде, дух мы перевели только там. Одна цыганка своим тамбурином вытянула нам розоволикую зарю из ночи, так же, как насос выкачивает воду. Девчоночка была красивой, на носу отметинка от оспы, сама почти ребенок. Звали ее Баде, «молодой миндаль». Вы только подумайте… Вот пусть Мюмтаз подумает, это его genre. Тамбурин и таксим, цыганка по имени Баде, приятели и ракы, танец чифте-телли… А потом сон на диване в доме одного из приятелей. — Внезапно лицо его сморщилось. Он поднес стакан с ракы ко рту, но ограничился только одним глотком. — Но по утрам тяжело. Я так и не смог привыкнуть к усталости, которая наваливается после пьяной ночи. — Он поставил свой стаканчик на стол. Все вокруг казались растерянными.