Где бы ты ни была — там будет рай и для меня.
Однако почему голос Нуран доносился так издалека? Неужели между ними появилось какое-то существо либо какая-то пустота, именно в этот момент, столь тяжелый для его нервов? А может быть, она смотрела на него через зеркало безнадежности? А может быть, какая-то истина, очень большая истина, выглядела тлеющей искрой, освещающей его. Он снова взглянул на Суата, словно бы ответ на этот вопрос мог дать только он. Но лицо Суата ничего не выражало.
Он встал и отправился в уборную, где умыл лицо, возможно только для того, чтобы что-то сделать. Когда он вернулся, Эмин Деде играл еще один из известных таксимов. Но играл он по-прежнему в макаме «Ферахфеза». «Османская музыка — не лучшее средство для любви», — подумал Мюмтаз. Потому что музыка действовала вне времени. Музыка была системой времени. Она уничтожала преходящее, а счастье находится в сегодняшнем дне. Зачем любить, если это не приносит счастья?
Однако кто же был счастлив? Жалобы нея были не напрасны. Разве это космическое путешествие не рассказывало сынам человеческим, что счастье является напрасной целью? Разве Суат не приехал сюда в поисках счастья? Конечно же нет, конечно же, если бы сейчас он был с теми своими маленькими женщинами, то он был бы в тысячу раз счастливее. Однако он приехал сюда, чтобы наступить на ногу Мюмтазу. Он заставит страдать и себя, и его, и, в конце концов, им предстоит принести несчастье друг другу. Именно этим же было занято все человечество, словно оно было создано только для этого. Суат слушал ней, поставив на колено левую руку и упершись в нее лбом, но по всему его виду было ясно, что он настороже. На самом деле он не слушал музыку, ему просто было скучно, он испытывал нетерпение и ждал. И Мюмтаз принялся ждать вместе с ним, что именно произойдет, когда его терпение кончится. Так что теперь Мюмтазу тоже захотелось, чтобы Эмин Деде как можно скорее ушел. Ему было и вправду интересно, что тогда будет делать Суат.
А в это время ней продолжал путешествие по собственному радужному миру.
VI
Как только Эмин-бей завершил игру, он попросил позволения откланяться. Джемиля он решил оставить там при условии, что они не слишком его утомят. Мюмтаз проводил своего гостя до самого конца спуска и нехотя вернулся домой. Присутствие Суата заставило его даже позабыть обязанности хозяина дома. Еще ни разу в жизни он не испытывал такого сильного желания бежать, бежать, чтобы спастись. Ему хотелось бежать, где-нибудь спрятаться. Дойдя до дома, он остановился перед дверью и принялся считать: «Один, два, три… Один, два, три…» Он боялся увидеть Суата.
Когда он вошел в дом, то увидел накрытый стол с ракы. Но пить еще никто не начинал. Все разговаривали стоя. У стола, на котором хрустальные стаканчики с алкоголем в сиянии электрических ламп создавали пятна света, Мюмтаз увидел Ихсана с Суатом. Он подошел к ним:
— Ну как тебе, Суат?
Вместо Суата ответил Ихсан:
— Мы только что об этом разговаривали, — сказал он. — Суату не понравилось…
Суат поднял лицо:
— Не то чтобы мне не понравилось, просто я не нашел то, что искал…
Ихсан заметил:
— Ты хочешь, чтобы османскую музыку вручили тебе в готовом виде, выхватив ее прямо из рук Аллаха… Это совершенно невозможно. Что бы где бы ты ни искал, ты найдешь только то, что ты принес. Аллах не водит рукой ни Деде-эфенди, ни кого-либо другого.
— Возможно, — ответил Суат. — Но я на это не жалуюсь. Меня раздражает постоянное вращение вокруг пустоты… Духовный трепет вокруг ограниченности. Вот что мне по-настоящему мешает.
Он поднял стаканчик, стоявший перед ним:
— Ну что, выпьем! — обратился он к окружающим. — Возможно, в этом что-то есть. По крайней мере, утешение забвения.
Ихсан тихонько сказал ему:
— Ты приехал, потому что тебя что-то терзает.
Затем он ушел на другой конец стола к жене.
— За здоровье хозяина дома! — сказал Суат и залпом выпил ракы.
Маджиде удивилась:
— Куда ты так торопишься, Суат?
Суат ответил ей задумчиво, с легкой, неизвестно кому адресованной насмешкой:
— Не взыщи, Маджиде… Я вынужден спешить. — А затем он повторил: — Да, вынужден спешить! Спешат обычно те, у кого нет времени… Каждый рождается с собственным осознанием времени. Мой удел — спешка.
Но Ихсан не унимался и сказал наполовину в шутку, наполовину всерьез:
— Какими же загадками ты говоришь, Суат! Ты прямо как сфинкс, будешь задавать нам загадки.
Суат пожал плечами. Он не спускал глаз с бутылки, которую держал Мюмтаз, улыбаясь молодому человеку такой улыбкой, которой улыбаются дети, ожидающие сюрприза.
— Пожалуйста, еще один стаканчик… Поезд скоро отправляется. Знаешь, что самое плохое? Не знать, когда именно отправится поезд, и все время думать — то ли сегодня, то ли завтра. Из-за этого ты тратишь отведенное тебе время самым бестолковым образом. — Тут он помолчал, сделал один за другим два глотка, а полупустой стаканчик поставил перед собой. Мюмтаз слушал его застыв, с большим вниманием. — Маджиде расстраивается из-за меня, беспокоится. Вскоре ей, а может быть, и всем вам взбредет в голову давать мне наставления. Всю свою жизнь я слушаю наставления. Никто не думает о том, что я такой человек, который приезжает на вокзал заранее; моя жизнь по своей природе пройдет в привокзальном кафе… Как вы думаете, что мне еще остается? Я ведь не могу посвятить себя собственному дому, повседневным рутинным делам…
Нуран посмотрела на Мюмтаза; тот держал бутылку и разливал ракы в стаканчики. Самым последним он налил себе, но пить не стал. «Как странно нас связывает что-то общее! Мой старый друг и моя возлюбленная — его родственники… Но почему он так много пьет?» Тут Мюмтазу вспомнились слова, которые говорили о нем на факультете: «Разве что лошадь столько выпьет… А может быть, и она не выпьет». Задумчиво подняв бровь, он порылся в памяти: «Да нет, лошади, бывает, пьют… Я читал в газете, что некоторых скаковых лошадей поят пивом или даже вином. Но, конечно же, столько они не пьют». Он со страхом смотрел, как Суат вновь залпом выпивает стакан. Раньше сравнение Суата с лошадью его смешило, но на этот раз он не улыбнулся; значит, его что-то по-настоящему беспокоило. Возможно, Мюмтаз сам не пил, потому что это чувствовал. Тогда ему, Мюмтазу, конечно, не стоило пить. «А мне так нужно выпить… Эта музыка терзала меня несколько часов. Иногда я казался себе глиной в руках Создателя…» Ему очень требовалось то разнообразие, которое приносит алкоголь. Но пить он не собирался.
Селим, который в годы перемирия бежал с Кавказа вместе с отцом в очень маленьком возрасте, сказал:
— До мировой войны студенты в России всегда пили в привокзальных ресторанах, особенно на больших вокзалах… Мой отец все время рассказывает. Дежурный по станции с колокольчиком в руках брал расписание и читал его громким голосом, а попутно предлагал всем напитки. Например, он говорил: «На таком-то вокзале такой-то поезд простоит двадцать минут. Вы успеете выпить бокал бордо или стакан водки». В итоге поездка превращалась в путешествие, во время которого на каждой остановке пробовали напитки и закуски, принятые в том или ином городе. Рассказывают, что те, кто перебирали лишнего и падали под стол, оставались на той станции, где это случилось, а тем временем звенел звонок и поезд трогался дальше.