Единственный, кому ты веришь - читать онлайн книгу. Автор: Камилла Лоранс cтр.№ 33

Когда владельцы дома приехали забирать ключи, они нашли меня в полубессознательном состоянии, мокрую от пота, в луже собственной мочи, и позвонили одновременно в полицию и в скорую, потому что рука у меня была в синяках, и они подумали, что на меня напали грабители. Пока ждали подмогу, попытались меня расспросить, в ответ получили поток бессвязных слов, при этом я изо всех сил натягивала платье на груди, будто хотела ее раздавить. Они сами все рассказали, когда пришли в больницу меня проведать. Очень мило с их стороны. Я похудела на пять килограммов, волосы лезли клочьями, я бредила и плохо соображала, но остатков разума мне все же хватило, чтобы запретить персоналу звонить моим дочерям или кому бы то ни было. Жандармам я не сообщила ничего конкретного, о Крисе даже не упомянула, по крайней мере надеюсь на это, потому что вроде бы без остановки несла какую-то чушь. Через несколько дней меня перевезли в «Ла-Форш», где я и нахожусь до сих пор, отсюда пишу тебе это письмо, Луи. Но не беспокойся, сейчас мне уже лучше, гораздо лучше.

Ты знаешь, что такое «Ла-Форш»? Психиатрическая клиника. Здесь полно депрессивных личностей, в том числе немало бывших преподов; также присутствуют неудавшиеся самоубийцы, в основном женщины. Не то чтобы мужчины не сводят счеты с жизнью, наоборот, еще как сводят, просто им это лучше удается: мужчины любят доводить всякое дело до конца. Поначалу я не понимала, почему тут оказалась, – я ведь жертва не депрессии, а репрессии, над моей жизненной силой учинили жестокую расправу. По правде говоря, я спала дни напролет и несколько недель ревела, но только потому, что у меня случился закат времен, временнóе затмение, провал в хронологии, и я этим воспользовалась. Если бы мои дочери знали, что произошло, и примчались ко мне в клинику, я бы привела себя в порядок. Но дочери были далеко, они понятия не имели о случившемся, так что я могла беспрепятственно и бессовестно разваливаться на куски, никем не притворяться, быть самой собой, а значит, ничем. Для того чтобы узнать свой диагноз, мне не требовался врач, все и так было очевидно: у меня не осталось желания. Ни толики, ни су, ни гроша, ни копейки желания, nada ^[54]. Я поставила на кон все до последней рубашки – и проиграла. Никто не протянул мне простыню, чтобы прикрыть наготу, никто не подал руку, чтобы помочь подняться. Никогда не ставьте на кон сердце целиком, я поставила от избытка доверия, нет, от отчаяния и смирения. Вовсе не из гордости поставила на нечет без остатка, потому что и так у меня ничего не осталось, я могла все потерять, но и без того ведь уже потеряла, проигралась в пух и прах, до основания, я считала себя королевой проигрыша, я, королева желания, верила, что, став нищенкой, достав до дна, сумею вынести лишение отсутствие небытие утрату бесповоротную и невосполнимую банкротство падение неизбежное крушение думала смогу возродиться из пепла подняться из праха отплеваться не задохнуться под комьями земли которыми забросают меня лопаты широкими взмахами. Желание было для меня зоной сопротивления, сокровенным блокгаузом, убежищем для сердца и языка, я считала его неприступным, нерушимым, непотопляемым. «Желаю, следовательно, существую» – таково было мое нержавеющее кредо. И вдруг я оказалась среди себе подобных – ха-ха, моих близнецов-растеряшек, лишенцев, проигравших и проигравшихся; я, брошенная, была заброшена туда, как камень в колодец. Лежала на дне и не могла пошевелиться, и не желала этого. Пострадало вовсе не мое самолюбие – моя воля к жизни. Я перестала упорствовать в своем стремлении жить, отказалась от своих извечных представлений о том, что такое жизнь.

«Как странно больше не желать желаний», – бормотала я себе под нос. Вокруг себя я видела тени-близнецы, они дрейфовали в неосязаемом пространстве смерти с блаженной улыбкой или злопамятным оскалом. Мы все достигли линии горизонта и поняли, что это всего лишь оптическая иллюзия, линия – на самом деле точка, точка невозврата. «Вот чего мы все ищем, – подумала я тогда. – Самой горькой печали, чтобы стать самими собой перед тем, как умереть». Это знание умиротворяло. Хотя, возможно, просто подействовало успокоительное.

Наверное, ты скажешь, Луи, что я склонна к преувеличениям, как моя мать, что называть «самой горькой печалью» ситуацию, в которой какой-то придурок украл у тебя пару сотен евро и бросил одну в доме, немного неправильно, что бывают события и пострашнее – смерть близких, болезнь, даже развод может причинить больше страданий. И теоретически ты прав. Но на самом деле с теми, кто здесь находится, со всеми, у кого депрессия, тревожное расстройство, невроз, анорексия, случилось одно и то же: они понесли утрату. Потеряли кого-то или что-то. Любовь, иллюзию, победу в битве. Или просто смысл, причину и направление движения.

Конечно, здесь я общалась с психологом. Его зовут Марк, но я могу заменить имя. Он очень красивый. Изо всех сил старается мне объяснить, что желание и любовь – это не одно и то же. Желание нацелено на завоевание, а любовь – на сохранение завоеванного, говорит Марк. Желание, втолковывает он, – это когда вам надо что-то получить, а любовь – когда нельзя потерять. Но для меня разницы нет, всякое желание – уже любовь, потому что в тот момент, когда возникает объект желания и я устремляюсь к нему, мне становится ясно, что я его потеряю, что уже теряю его, бросаясь в погоню. Мое желание – это вспышка жизненной силы и одновременно приступ безумной меланхолии, безумной как раз для психушки и смирительной рубашки. Мне кажется, я всегда была такой, и это придавало мне ужасающее могущество и неуязвимость: я не могла ничего потерять, потому что все уже было потеряно, а значит, мне нечего было бояться. Нет ставки на кону – нет риска.

Но тогда, на мысе Белый Нос, я получила по носу: вдруг оказалось, что у меня очень даже есть что терять, и эта потеря несет в себе смертельную угрозу. Я утратила чувство отсутствия и больше не пыталась его обрести. Своим презрением Крис исключил меня из круга живых, заставил стыдиться жить дальше. Я была изгнана из сада наслаждений. Прикасаться к мужскому телу, писать книги – зачем? Я говорю тебе о желании, Луи. Раньше я никогда не боялась и не стыдилась желать, мы с желанием были на равных. Желание дает остро ощутить отсутствие – всесильный хаос, окружающий и составляющий нас; но это «отсутствие» ощущается как пустота под ступней канатоходца, мы ощупываем пустоту, как эквилибрист, качающий ногой, чтобы удержать равновесие, в миллиметре от бездны, в секунде от падения, в смертельной тоске, и все же именно в этот момент мы живы, нас охватывает дрожь под натиском «присутствия» – оно растет и ширится, разворачивается в хаосе, его сдерживает лишь тонкий трос, связывающий нас с другим человеком, соседом по пустоте, близнецом-канатоходцем. Когда еще можно острее почувствовать жизнь? И счастье? И свободу? Я говорю тебе о желании, о его нетерпеливой неспешности. Секс – это совсем другое, он знаменует возвращение в мир, укрощение хаоса, упорядочивание. Так же и с книгами. Опубликованная книга – лишь то, что осталось от великого хаоса, который когда-то был желанием книги, планом книги, мечтой о книге. В ней воплотилось далеко не все, что сулило желание, но это некая «завершенность». Она таит в себе удовольствие на взлете желания, его осуществление. Если в книге этого нет, грош ей цена. Секс – это тоже «завершенность»: тревога, вызванная желанием, утихает, ненасытный голод утолен. Но физический акт любви не способен полностью удовлетворить желание, остается самое главное – чувство отсутствия, из которого желание рождается снова. Рене Шар ^[55] сказал о стихотворении, что это «любовь, в которой сбылось желание, оставшееся желанием». По-моему, в идеале, так можно сказать и о книге, и о встрече двоих людей: что-то произошло, там было желание, вспышка пламени, любовь сбывалась порой, казалось, книга трепещет, живая, прекрасная, но все же остается недосказанность, что-то в руки не давшееся, руки пусты, объятие пустоты, желание ждет нового присутствия, лезет из кожи, заходится в жгучем томлении, вздымается хаотично, неделимое, распадается на куски, вновь смыкается, купается в ужасе пустоты. «Ничто не принадлежит никому. ‹…› Быть может, наше основное занятие заключается в том, чтобы любить и писать с пустыми руками» ^[56].