Советистан - читать онлайн книгу. Автор: Эрика Фатланд cтр.№ 82

– А потом они вернулись домой? – поинтересовалась я.

Я почувствовала, что уже довольно долгое время нахожусь на солнце: кожа на голове покрылась потом, лоб покраснел и стал горячим. Мы стояли на обочине целый час. И хотя кожа Эрнста была светлее моей, похоже, это его не смущало, и он бесстрашно продолжал:

– Нет, мой дед так никогда и не вернулся. Они забрали его ночью. Бабушке не сообщили ни куда его увели, ни что с ним произошло. Позже она узнала, что спустя месяц его расстреляли. Множество народа из Таласа и Бергталя постигла такая же участь в том году, когда террор сталинского правления достиг своего пика. Мужчин убивали без суда и следствия только за то, что они были немцами. Когда началась война, все немцы старше 15 лет были отправлены в трудармию, трудовую армию, которая в действительности была не чем иным, как трудовым лагерем. Здесь их заставили строить каналы. Многие из них не говорили ни слова по-русски, только по-немецки и по-киргизски. Работа была тяжелой, еды не хватало. Зимой они мерзли. В итоге треть из них так никогда и не вернулась домой.

Эрнст родился в 1957 г., в семье он был самым младшим из восьми братьев и сестер. Когда худшие времена репрессий были позади, киргизских немцев реабилитировали, и еды снова стало хватать на всех.

– Мне повезло, что я родился в правильное время, – сказал Эрнст. – После смерти Сталина в 1953 г. советская власть наконец оставила нас в покое. Нам снова позволили быть немцами. Перед тем как пойти в школу, я ни слова не говорил по-русски, потому что дома все говорили только на немецком, или, точнее, на нижненемецком – это наш общий язык. Время от времени в школу приходили инспектора, чтобы воспитывать нас в духе атеизма, но мы все уже были верующими. В общем-то, жаловаться было не на что. Возможно, не у всех у нас были машины, но, во всяком случае, мы уже не мерзли. У нас была еда. Когда в 1989 г. разрешили эмиграцию в в Германию, почти все разъехались. Уехал и я. Вспоминаю ту отвратительную пересадку в Москве, где было полно немецких эмигрантов.

Все дома в Рот-Фронте были выставлены на продажу. Некоторые обращались за разрешением на выезд множество раз и каждый раз получали отказ. А тут вдруг ворота на выезд широко распахнулись. На самом деле Эрнст никогда не мечтал о переезде в Германию, но почувствовал, что сейчас должен воспользоваться представившейся возможностью. Однако в новой стране он никогда не чувствовал себя достаточно комфортно.

– Эта бесконечная борьба между пришлыми и постоянными жителями, – вспоминал он. – Немцы чувствовали себя лучше, чем мы, Zuwanderer ^[24]. Перед тем как приехать в Германию, я считал, что знаю немецкий, но когда туда попал – ничего не мог понять из того, что говорилось по телевизору. У нас, меннонитов, на протяжении сотен лет не было с Германией никаких контактов, и поэтому наш немецкий безнадежно устарел. В отличие от немцев, мы произносим слова так, как написано. Я ничего не мог понять из тех сокращений, которые они все так любят.

Эрнст прожил в Германии 12 лет и в течение этого времени успел жениться и развестись, а затем снова жениться. В 2001 г. вместе со своей новой русской женой он вернулся в Киргизстан, в Рот-Фронт.

– Я был шокирован тем, насколько все изменилось. Дома обветшали. Деревня стала выглядеть какой-то старой. Сейчас здесь живут почти исключительно киргизы. Пять лет назад здесь проживало 30 немецких семей, а сейчас всего десять. Через 10–15 лет в Рот-Фронте уже не будет немцев. Что еще вам рассказать? Вот и вся история Рот-Фронта. Вам действительно повезло со мной здесь столкнуться, gnädige Frau! ^[25]

Эрнст Куп улыбнулся и пожал мне на прощание руку. С головокружением и опаленным солнцем лицом, к которому теперь как нельзя лучше подошло бы название деревни, шатаясь, я побрела к машине.

* * *

На следующий день было воскресенье. Молитвенный дом представлял собой простенькое серое здание, построенное еще в эпоху Горбачева при финансовой поддержке со стороны Германии. Он располагался прямо на въезде в деревню, поэтому найти его было нетрудно. На задних скамьях уже расположилось 20–30 человек. Я присела с левой стороны, где были одни женщины. Я чувствовала на себе их взгляды: в помещении я была единственной женщиной в брюках и к тому же единственной иностранкой. Большинство женщин было в платках, ни на одной не было ни драгоценностей, ни колец, ни чего-то подобного. Косметикой они тоже не пользовались. Мужчин было меньшинство: крупные, одетые в темные костюмы, они расположились в основном на дальних скамьях. Моего вчерашнего друга Эрнста Купа среди них не оказалось. Сам молитвенный дом выглядел таким же практичным, как и все члены собрания. Стены были голыми – ни эффектной мозаики, ни каких-либо изображений. Преобладали коричневый и бежевый цвета. На стене позади хора можно было прочитать несколько библейских цитат на русском языке.

В четверть одиннадцатого прибыло более ста верующих, кое-кто из немцев, но большинство русских и киргизов. В десять часов они запели. Медленные, меланхоличные псалмопения на русском языке. Исполняли их все вместе; к потолку взвивались светлые женские голоса. Они все пели и пели, и казалось, что конца этому не будет. Закончив один гимн, они переворачивали страницу и тут же продолжали снова.

Когда последняя нота наконец стихла, женщина лет сорока с хвостиком встала со своего места, чтобы произнести речь. Она говорила долго и красиво, ее голос звучал по-детски, но слушать было приятно.

– Мы – люди, поэтому должны всегда быть открытыми и терпимыми, – произнесла она по-русски. – Мы должны смотреть людям в глаза, даже если они не наши ближние, мы должны вбирать в себя их опыт и боль, говорить с ними, быть открытыми и дружелюбными.

Когда она закончила, тут же поднялась другая женщина. Дрожащим голосом она стала рассказывать, как в трудные моменты жизни ей помогал Иисус. Затем встал мужчина, а после него слово взяла девушка из хора. Все присутствующие на собрании с благоговением выслушали всех выступавших. Сидевшие позади меня трое белокурых детей были увлечены чтением немецкой детской книжки. Тихонечко переворачивая страницы, они проглатывали одну за другой буквы и слова, и с необыкновенным терпением листали дальше, оставаясь при этом невидимыми и неслышимыми.

Наконец слово взял, по всей видимости, сам пастор. Это был стройный мужчина с прямой осанкой и особой властной аурой, отличавшей его от других. Поднявшись на трибуну, он завел речь о Боге. Голос звучал строго и проникновенно, но в то же время негромко. Он был русским, как и другие ораторы, но в нем четко угадывалось немецкое происхождение. Мой разум поплыл по мягкому течению звуков русского языка и был уже где-то далеко-далеко, как вдруг одно слово заставило меня очнуться: журналист. Пастор не говорил больше о Боге, а, стоя на своем амвоне, мягко гремел в сторону журналистов.

– Сюда приходили журналисты и писали о нас ложь, – говорил он. – Поэтому будет лучше, если мы не станем беседовать с журналистами.