Расположение в домах и деревьях - читать онлайн книгу. Автор: Аркадий Драгомощенко cтр.№ 64

Ах, как благоухает сирень за низкими заборчиками палисадников, там, где так аккуратно выполот бурьян и к тому же петуния… Не пожалев ещё одной монетки, возможно рассмотреть, во что одет молодой полковник, которому не суждено стать генералом – вот кубы на петлицах, нет, шпалы… плохо видно; вот пыль на глянце шевровых сапог, вот румянец смуглый на идеально выбритых щеках. А хорошей формы голова (к слову, выбритая без единой царапины – искусство!) точно посажена на плечи. И ещё свободные часы в маленьком, заштатном городке, куда принёс полковника поезд, состоящий из двух вагонов – дела, дела!

А давно ли рыбий жир… то есть, не у него рыбий жир, но что там давно! – фортуна и только; спроса с неё никакого, вертит своё колесо, как проклятая, глядишь и вывернешься. И столь крохотен этот железнодорожный узел, что фуражку можно снять и незаметно головой покачивать, как бы в такт синим гудкам со стороны насыпи, за которой депо, – «овечки» посвистывают, катаются вдоль и поперёк, как в игре, как в картонной коробке трамвайчики. Можно, можно снять фуражку или ещё пилотку?.. Голову окунуть в свежий воздух, светлый череп… Рукой можно по черепу провести, пощупать его выпуклости на темени, крючки расстегнуть.

Но до чего хорошо вечером! До чего хороши сапоги, как ловко стискивают икру, и ступать в них приятно весьма, и земля податлива, не отталкивает, как бывает с недосыпу после дежурства, и никто, положительно, не может на этой улице испытывать к кому-нибудь вражду. О, чушь! На этой-то улице? Усаженной пирамидальными пыльными тополями, уставленной домами ровнёхонько – зажиточно, ничего не скажешь, – выкрашенными чем-то сладко-кремовым с нарочно выделенным мелом наличниками и карнизами, голубеющим и в сумерках над невероятно разросшимися кустами сирени, лиловой, персидской, впитывающей ночной туман, или мелкой, остро-белой – любую из ветвей притяни к себе и надломи. За портупею воткнуть?

Потеха, потеха… Опустим монетку – и поднимется ветер, опустим монетку – польётся дождь. Вышли все монетки, нету.

На плече путешественника висела… сумка. Если бы плащ, то он бы висел, мы говорим висел-а, что немаловажно. Люстра висела, сумка висела, набитая винными вишнями, гроздь винограда висела, плащ висел. Спрашивается, сколько часов прошло? А чтобы понятней, проще – сколько лет?

Путешественник бредёт, помахивая веткой магнолии, жасмина, орешника, клёна, олеандра, отгоняя назойливых насекомых. Появились комары. Стало быть, низина, значит, в болотистую лощинку спускается, вода недалеко, вода по пояс, либо роща кипарисов простирается. Спрашивается ещё вот что: на что он рассчитывал? Надо же… Смеяться без веселья в смехе. Надо же… на что рассчитывал он, на которого женщины Леванта смотрят мимоходом, как на кого-то, кто был у них давно и даже слишком давно (но это не Левант, мы ошиблись), а потому – мимо, так же как, к слову, он смеётся – без веселья в смехе, всучивая пустяковые россказни о городе А, о деревне Б, в которой, дескать, и солнце светит и соловьи щебечут, нахально всучивая, выдавая свои россказни невесть за что – за что-то как будто и впрямь из ряда вон выходящее – у кого не было? кто не знал? с кем не случалось? – перестаньте – конечно, вышел, а там кто-то под машину попал, так это мы в кино видели, – оставьте, ничего подобного, нашёл, чем удивить! – ну, попал, на светофор смотреть надо, а не пялить глаза на, мягко говоря, женские ноги.

Тут подошёл путешественник и спросил: «Люди добрые, или что-то случилось? Или кого-то ждёте? Или спор не можете какой решить по всей справедливости?» – «А ты кто таков будешь, мозгляк? Чтой-то на голове у тебя шляпка женская? Га? А ну-ка ответствуй, любезный, и откровенно ответствуй!»

– «Я путешественник, люди добрые. По городам, равнинам, странам хожу». – «Ходишь, стало быть? А диковины какие видывал? А изумрудные камни видывал? А людей с пёсьими головами встречал? Ответствуй! И не вздумай кривить, а то, знаешь, лжа – она с короткими ногами, враз споткнётся!» – «Видел, добрые люди, видел диковины. Есть на свете всё, как говорят филозофы». – «Ты, мозгляк, шляпу-то сними, перед народом ответ держишь. А про философов не веди речь, не увиливай от прямого ответа. Есть люди с пёсьими головами или нет?» – «Есть». – «Знатно живут?» – «Знатно, в парче ходят, торты едят, в колясках разъезжают…» – «И камни изумрудные у него есть?» – «У кого его?..» – «Да у них, нехристей псоголовых!» – «И золотые камни, и жемчужные, а кто постарше, у того изумрудные». – «А пенсию они получают?» – «Получают». – «На что ж им пенсия, коли у них изумруды и жемчуга в избытке?» – «Для красоты получают пенсию, с рождения».

Тут подошёл путешественник и спросил: «Кого высматриваете, люди добрые?» – «Путешественника высматриваем, не встречал, часом, гниду эту?» – «Не приходилось, диковин много видел, а путешественника не приходилось. Чем он насолил вам, добрые люди?» – «Ох он, идолище поганое, наплёл нам четыре короба, что вон, за тем бугром, за осиной, подале которая будет и, видишь, где вешка гнилая стоит, где, значит, мы прошлым годом косили, – так вона чего пришедши нам напел, что люди там с пёсьими головами живут, недоброе дело затевают, изумруды едят и кровь христианскую пьют как воду. Слыханное ли дело! Соседи на смех подняли – чего там скрывать – какие люди, какие изумруды, ничего там нет такого, никаких там идолов о восьми дланях нету, а существует, сказали нам соседи, там чёрный пекельный огонь, который ходу не даст никому, а что за тем огнём – неведомо». – «А путешественник откуда пришёл, люди добрые? Неужто из того пекельного огня?» – «Догадливый… В самый раз и будет из того полымя. Но хребтина его наплачется у нас, ой, наплачется!».

Тут подошёл путешественник. Роса упала на луга, в воздухе плыл аромат полевых и луговых трав. Речку, где тише её бег становится, над омутом прямо, молочный туман затягивал. Три дня и три ночи шёл путешественник и снились ему люди с пёсьими головами, изумрудные камни, люди добрые с топорами снились, и открыл он глаза на берегу тёплой речушки, один бок которой песчаным был, а второй – топким предательским лугом. Достал путешественник кусок хлеба, обмакнул его в сырую мать-воду и задумался.

А вдруг они, мои три дня (первый сполз, как больная змеиная шкура), и впрямь, труха… сплошные изумрудные камни и пекельный огонь – и только мне одному кажется, что они отличаются от бесчисленных подобных им во всём. Кто знает, может быть, именно в эти три дня я выиграл по трёхпроцентному займу тридцать две тысячи. Я не выиграл. И напрасно, очень напрасно.

Три точки, три дня, три дырки от бублика, три курьих бога. Да, он на стороне больших сковородок. Вульгарно, но справедливо. Три точки, три дня, которые я склонен по недомыслию наделять магической силой – главными мгновениями последующего пребывания, а иными словами (просится под руку) – холм, с которого я наблюдаю ход сражения…

Точками, так мне мнилось, определившими течение дальнейшей моей жизни не столько в будущем, как в прошлом, хотя в настоящем – ложь, потому что мы уговаривались (где причина, где следствие?), что время выдумано, так же как и дом, крыльцо, босые ноги, разговорчики. Течёт, струится – условие задачи. Вослед за путешественником, удаляющимся в кедры ливанские, в чахлые чащи городских садов. Но что это?