Но сегодня вечером этому не суждено сбыться.
Айзенманн поддался на уговоры купить прибор ОРЁЛ I. Герреро выкатил перечень аргументов, слушая которые ему оставалось только кивать и соглашаться. (Смотри, ты получаешь: > Гарантия на год > Облегченный вариант из алюминия или нержавейки, изготовленный резкой на станке CNC > Миниатюрный прецезионный офсетный индукционный моторчик > Постоянное подключение к источнику питания > Низкая рама, позволяющая использовать любые существующие типы насадок и все самые распространенные типы игл длиной от 5¾ дюймов или менее > Автоматически смазывающиеся молоточки из металлического сплава > Прямая передача в управлении молоточками (включение-выключение напрямую, игла не застревает > Облегченный силовой провод, без провисания > Настройка кулачков и скорости работы под насадки любой длины — простота в использовании! На ОРЛЕ I и порешили, плюс к нему дополнительное устройство СВОБОДА II — Компактный прецезионный источник энергии. Татуировочной машинки проще и легче не найти, так Айзенманн понял из слов Герреро. Симпель в технике не особо силен. Но это у него должно получиться сравнительно безболезненно. На то, чтобы смонтировать машинку, у него уходит не больше двадцати минут. Руководство по эксплуатации простое и понятное. Единственная настоящая закавыка во время сборки случается, когда один из картриджей с краской лопается из-за того, что Симпель пытался засунуть его не тем концом. В результате этой незадачи вдоль грудины, до самого подбородка, тянется кроваво-красная полоска. Две минуты отъявленной ругани, и все забыто. К счастью, к машинке прилагается несколько картриджей с красной краской.
Симпель перекатил Монику на спину и задрал кверху все бесчисленные слои джемперов и текстилей или чего там еще, во что она была обряжена, добравшись, наконец, до кожи ее дебелого пуза. Сейчас он верхом сидит на ней и, ссутулясь, трудится над красной Д. Он притащил из уборной подтирочной бумаги, на том участке, где он уже сделал татуировку, проступают капельки крови, и время от времени он подтирает смесь крови и красителя, чтобы видеть, что делает. Техника работает безупречно. Будто рисуешь цветными мелками по плохо поддающейся поверхности, думает он. Сначала он наносит контур буквы, потом заполняет его красителем. «Я уж тебе твое духовное нутро спиртиком-то разведу!» подмурлыкивает Симпель себе под нос, а игла ползет себе по жирному животу Моники Б. Лексов. Его голос заглушается резким жужжанием привода. Симпель счастлив. Еще со времен ТРАМ БАМ ничто для Симпеля не может сравниться с делом. «Я дело делаю, я работаю к чертям собачьим, я дееело делаю, да, прольются слезы, радость и энтузиазм как ветром сдует, ты поплатишься за то, что за тобой стоит, Моника», знай себе напевает он. За работой он успокаивается. На какое-то мгновение улетучивается тяга к ксанаксу. Сердце его бьется ровно. Никакой кислой отрыжки. Он нет-нет, да и покурит. Потом трудится дальше. Напевает. Разглядывает сделанное. Работает с усердием. Критически прищуривается. Сделав пять букв, он меняет красный краситель на черный. Высота букв составляет примерно шесть см, толщина — полтора см. Заменяя картридж, он разглядывает то, что написал. Пока еще написано только ДУХОВ. Он собирался набрать слово довольно строгим фонтом Arial, но в результате буквы кажутся значительно более доморощенными. Если же вспомнить, что все делается от руки, то вовсе не так и плохо. Чтобы Моника Б. Лексов перестала храпеть, он повернул ее ряшкой на бок. Мерзкая храпящая сонная харя — единственное, что способно лишить его радости от исполнения данной акции. Моника разевает пасть как-то набекрень, и на вышитую подушку стекает слюна. Симпель старается не смотреть на нее. Зазвонил телефон, звонят долго. Потом небольшая пауза. Потом опять звонок. Звонки то прекращаются, то снова идет трезвон довольно долгое время. Кто это может быть, Симпелю ясно как день. Прежде чем начать рисовать черным, он отирает кровь и красную краску с ее живота. Чтобы завершить надпись НОСТЬ, ему требуется добрых два с половиной часа. За это время супруг, отец двух детей и детский психиатр Берлиц успел так распалиться из-за того, что Моника сильно припозднилась, а трубку никто не снимает, что он напялил пальто и отправился в студию с целью застукать ее за тем, что, он уверен, окажется бурным половым актом. Он не готов сам для себя сформулировать мысль, что он буквально радуется тому, что застигнет жену с потрохами отдавшейся другому мужчине, но что-то в его рьяной агрессивности и бодрой походке подсказывает, что грядущий конфликт в определенном смысле окажется желанным. Когда он добирается до ТЕКСТИЛЯ 16, времени почти три часа ночи. Когда Берлиц сначала начинает дергать ручку двери в надежде ввалиться прямо к занимающейся любовью парочке, затем начинает как сумасшедший колотить по двери студии, Симпелю остается Ь в части НОСТЬ. Симпель копается еще добрых пять секунд после того, как начался стук, потом отключает татуировальную машинку. Ну, умерла так умерла. Глухой бы только не услышал, как жужжит машинка и как потом там возится Симпель. Да и звукоизоляция стен в студийном комплексе хибарного типа оставляет желать. Посидев немножечко спокойно и послушав, как Берлиц барабанит в дверь и рычит (Я ЗНАЮ ЧТО ВЫ ТАМ! Я ВАС СЛЫШАЛ! МОНИКА! ОТВОРЯЙ К ДЬЯВОЛУ! ВЫХОДИ, МОНИКА! ВЫХОДИ К ЧЕРТОВОЙ МАТЕРИ, ГОВОРЮ Я ТЕБЕ! Я ТАК И ЗНАЛ, ЧТО ТЫ ТРАХАЕШЬСЯ С ДРУГИМИ МУЖИКАМИ! ЧЕРТ БЫ ТЕБЯ ПОБРАЛ! ДАВАЙ ВЫХОДИ! и проч.), Симпель не желает слышать больше.
— Вали отсюда, тихо говорит он из-за двери.
В глубине души Берлиц, видимо, не ожидал такого ответа, или вообще какого-либо ответа, подтверждавшего бы его предположения, потому что за дверью становится тихо-тихо. Затем Симпель слышит, как тот сбегает вниз по лестнице. «За кем бы он сейчас ни пошел, это займет полчаса, не меньше», думает Симпель, «в этом районе все равно никто не живет из тех, на кого он мог бы рассчитывать». И действительно. Берлиц едет уже на такси к своему стороннику Ёрану Пердссону, живущему на совсем другом краю города; пройдет как раз полчаса, пока они вернутся, Ёран Пердссон со старой деревянной битой, а Берлиц с велосипедной цепью, которую они второпях сорвали с первого велосипедика Спидо, убранного в полуподвальный закуток дома Пердссона вместе с прочими реликвиями, напоминающими об утраченном детстве сына. Пердссон, еще более на взводе, чем когда бы то ни было, вообще-то готов обрушить свою агрессию на первого подвернувшегося; он еще никоим образом не сумел переварить события рабочего совещания несколькими днями раньше — да и то сказать, вряд ли можно счесть усиленное потребление ксанакса в сочетании с просмотром порнухи на видео хорошим посттравматическим средством.
Этой ночью Пердссона не приходится долго упрашивать. Берлицу даже не требуется его будить, он не спит и — верите или нет — агрессивно мастурбирует; вот почему он, прежде чем открыть, просит Берлица немного подождать. Берлицу же на самом деле глубоко наплевать на то, чем там занимается Пердссон; но Пердссон все равно считает необходимым вылезти со своим враньем; что ему «нужно накинуть что-нибудь на себя»; на самом деле ему нужно скинуть с себя довольно запутанную конструкцию из шнура, в который он в состоянии дикого возбуждения запутался; шнур, или веревка, обмотан вокруг шеи и живота, туго охватывает мошонку и пенис, прячется в щелке между ягодицами и тянется вдоль спины к затылку, ну и так далее. Потом он натягивает на себя свои стариковские шмотки и впускает Берлица. В боевом пылу он забывает спрятать вчерашнюю газету, разложенную на паркете с целью улавливания семени. Берлиц в полсекунды схватывает, что означают газета-на-полу-перед-мерцающей-картинкой-телевизора-а-также-видеомагнитофон-со-светящейся-лампочкой-power, и Пердссонова операция прикрытия разоблачена. Он с тем же успехом мог бы открыть дверь облаченным в свой веревочный фетиш и не разыгрывать комедии с переодеванием. Берлиц вкратце рассказывает Пердссону о сложившейся ситуации, после чего Пердссон без вопросов и возражений достает биту и тянет Берлица за собой в тот самый закуток подвала, чтобы отломать цепь от красного складного велосипедика, на котором Спидо мальчонкой катался без особого удовольствия двадцать с лишним лет назад. Они выходят и сразу садятся в такси, которое Берлиц просил подождать. Шофер такси — определенно пакистанец.