Осень ацтека - читать онлайн книгу. Автор: Гэри Дженнингс cтр.№ 50

По обезлюдевшим улицам я поспешил в квартал Сан-Пабло Цокуипан, к дому, где так долго жил вместе с Ситлали. Сомнительно, чтобы соборный соглядатай по-прежнему вёл за мной слежку — скорее всего, он торчал у озера, где собрались почти все жители города, — но окажись он на своём посту, окликни меня или попытайся следовать за мной, я бы не колеблясь его убил. Зайдя в дом, я перезарядил аркебузу, чтобы быть готовым к этой или любой другой нежелательной встрече, потом взвалил на спину приготовленный заранее тюк со своими пожитками и закрепил его на лбу повязкой. Из дома я взял не так уж много: небольшую сумму денег (в какао-бобах, обрезках олова и различных испанских монетах) да мешок селитры — единственного компонента пороха, который было бы непросто раздобыть в других местах. Привязав к аркебузе верёвку, я повесил её за спиной, под торбой и мешком, и мог нести незаметно.

Выйдя на улицу, я увидел, что никто из редких прохожих не проявляет ко мне ни малейшего интереса, а то и дело оглядываясь, не заметил за собой никакой слежки. Я не пошёл на север, к дамбе Тепеяка, по которой мы с дядей и матерью (как же давно это было) вошли в город Мехико, ибо было очевидно, что, если за мной снарядят погоню, нотариус Алонсо обязательно сообщит солдатам, что я, скорее всего, направлюсь домой, в Ацтлан, о котором он от меня слышал. Поэтому я двинулся через всё Мехико и выбрался с острова по дамбе, ведущей к городу Тлакопану. И там, уже ступив на материк и находясь достаточно далеко, я обернулся и, погрозив сжатым кулаком проклятому городу, погубившему моего отца и мою возлюбленную, поклялся, что непременно вернусь, чтобы отомстить за них обоих.

В моей жизни произошло немало событий, память о которых навеки легла на моё сердце тяжким бременем, и гибель Ситлали стала одним из них. Я испытал немало печальных утрат, оставивших в моей душе невосполнимые пустоты. Смерть Ситлали одна из таких потерь.

Я только что назвал её своей возлюбленной, и в плотском смысле так оно, несомненно, и было. А ещё Ситлали была достойна любви, способна на любовь — и, лишившись её доброты и ласки, я долгое время был безутешен, но, по правде сказать, я никогда не любил её безоглядно. Я знал это уже тогда, а теперь знаю даже лучше, потому что впоследствии мне довелось любить всей душой. Однако будь я полностью очарован Ситлали, я всё равно не мог бы заставить себя жениться на ней. Во-первых, эта женщина уже побывала замужем, и я никогда не мог бы считать её только своей. Ну а во-вторых, я никогда не осмелился бы завести с ней детей, имея перед глазами удручающий пример несчастного Оме-Ихикатля. Хотя я уверен, что Ситлали прекрасно понимала все нюансы моих чувств, однако она никогда не выказывала ни малейшего недовольства. Сказав «Я сделаю всё, что угодно», Ситлали имела в виду, что, если потребуется, умрёт за меня. И она действительно сделала это, и даже более того. Ей удалось не только нанести от моего имени на прощание кровавое оскорбление городу Мехико и заслужить мою вечную благодарность — она снискала для себя и для Ихикатля благоволение богов.

Как я уже говорил, у мальчика не было ни малейшей надежды избежать проклятия в вечном небытии Миктлана — как не было её и у Ситлали, поскольку она родила столь никчёмного ребёнка, что никто из наших жрецов не принял бы его в качестве жертвы для любого из богов. Однако Ситлали вопреки всему удалось принести в жертву и себя, и ребёнка, да при этом ещё и уничтожить огромное количество чужеземцев. Этот поступок, достойный не просто воина, но героя, был, несомненно, угоден всем нашим старым богам, что, разумеется, обеспечивало и матери, и сыну блаженство в загробном мире. Я не сомневался, что оба они будут счастливы на протяжении вечности, и даже надеялся, что боги сжалятся и даруют Ихикатлю зрение, дабы он мог в полной мере насладиться несравненным великолепием того загробного мира, в котором им с Ситлали посчастливилось пребывать.

У нашего народа есть поговорка: «Отправляясь в путь, никогда не знаешь, куда он может завести». Единственной моей целью в тот момент было убраться подальше от города Мехико, а потом свернуть на север, к непокорённым землям. Дойдя до Тлакопана, я выбрал дорогу, которая шла дальше на запад и со временем привела в Мичоакан, землю племени пуремпеча.

Этот народ, один из весьма немногих в Сём Мире, никогда не подчинялся мешикатль и не платил дань Теночтитлану. Столь упорно и успешно отстаивать свою независимость Мичоакану удавалось главным образом потому, что мастера и оружейники пуремпеча знали секрет изготовления жёлто-бурого металла, настолько прочного и острого, что сделанные из него клинки в сражении демонстрировали явное превосходство над хрупким обсидиановым оружием мешикатль. Предприняв несколько безуспешных попыток покорить Мичоакан, мешикатль удовлетворились перемирием, и с тех пор два народа свободно — или почти свободно — занимались торговлей. Пуремпеча так и не выдали ни одному народу Сего Мира секрет своего чудесного металла. Конечно, ныне это уже никакой не секрет: испанцы с первого же взгляда узнали в металле пуремпеча хорошо известную им бронзу. И, разумеется, жёлтым клинкам было трудно противостоять более прочной и острой стали белых людей, равно как и их более мягкому металлу — свинцу, смертоносную силу которому придавал порох.

Но тем не менее, уступая испанцам в качестве вооружения, отважные пуремпеча оказали захватчикам сопротивление куда более яростное, нежели любой другой из подвергнувшихся нашествию народов Сего Мира. Как только эти белые люди завоевали то, что именуется теперь Новой Испанией, и установили там свою власть, один из самых жестоких и алчных их капитанов, Белтран де Гусман, тем самым путём, которым теперь отправился я, повёл из Мехико на запад многочисленный вооружённый отряд. Он вознамерился захватить для себя земель и подданных не меньше, чем его командир Эрнан Кортес. Хотя слово «Мичоакан» означает всего лишь «Земля Рыбаков», Гусман — как до него вожди мешикатль — вскоре убедился, что этот край с полным правом мог бы именоваться «Земля Отважных Воинов».

Медленное, шаг за шагом, продвижение вперёд через зелёные поля и радующие глаз пологие холмы стоило Гусману нескольких тысяч солдат. Пуремпеча несли ещё более тяжёлые потери, но всегда находились те, кто, подняв оружие павших, продолжал бесстрашно сражаться. Чтобы добраться до северной окраины Мичоакана, где он граничит с землёй под названием Куанауата, и его западной границы, каковая есть побережье Западного моря, вырубая, уничтожая и выжигая всё на своём пути, Гусману потребовалось почти пятнадцать лет. (Как я уже упоминал, даже в то время, когда мы с дядей и матерью направлялись в город Мехико, нам нередко приходилось предосторожности ради идти в обход районов Мичоакана, в которых ещё до сих пор продолжались кровавые бои). Теперь, уже будучи и сам отличным воином, я должен признать, что с учётом того, скольких лет и каких потерь стоила Гусману эта победа, он честно завоевал право претендовать на всю эту землю и дать ей новое имя, которое выбрал лично — Новая Галисия, в честь своей родной провинции в Старой Испании.

Но, помимо этого, Гусман совершил деяние непростительное. Согнав вместе тех немногих воинов пуремпеча, которых ему удалось захватить в плен живыми, и присоединив заодно к ним всех мужчин и юношей Новой Галисии, которые могли пожелать стать воинами, он обратил их в рабство и на кораблях отправил по Восточному морю на остров Куба и ещё один, находившийся где-то в той же стороне остров, называвшийся Эспаньола ^[5]. Гусман полагал, что эти неукротимые бунтовщики не перестанут разжигать пламя сопротивления своим испанским хозяевам лишь в том случае, если окажутся в чуждом окружении, среди островитян и привезённых издалека рабов мавров, языки которых им неизвестны.