Осень ацтека - читать онлайн книгу. Автор: Гэри Дженнингс cтр.№ 29

Законы и правила, принимаемые здесь, в городе Мехико, Аудиенцией, претворяются в жизнь официально назначенными испанскими чиновниками, имеющими резиденции в крупнейших городах Новой Испании и именуемыми коррехидорами, — продолжал Почотль, — а те осуществляют свою власть через энкомендеро, проживающих в провинциях и управляющих местным населением в соответствии с этими законами и указами.

Эти энкомендеро, разумеется, по большей части испанцы, но не только. Есть среди них и уцелевшие потомки нашей высшей знати. Скажем, сын и две дочери Мотекусомы получили в управление такие энкомьенды. Или, например, принц Чёрный Цветок, сын покойного великого и искренне оплакиваемого Чтимого Глашатая Тескоко Несауальпилли. Он, как известно, сражался на стороне завоевателей, принял их веру и теперь под именем Эрнандо Чёрный Цветок является богатым энкомендеро.

— Энкомендеро, энкомьенда, — повторил я новые для себя слова. Не совсем понятно. Растолкуй, что всё это значит.

— Энкомендеро — это тот, кто получает в управление энкомьенду. А энкомьенда — это территория, большая или малая, в пределах которой энкомендеро является полновластным владыкой. Все находящиеся на этой территории большие города или малые поселения платят ему дань деньгами, товарами или плодами своих трудов, все жители повинуются его власти, работают на его полях, пасут его скот, охотятся или ловят рыбу для его стола. Даже посылают ему на потребу своих жён и дочерей. Или, я думаю, сыновей, если энкомендеро не мужчина, а сладострастная женщина. Короче говоря, энкомендеро принадлежит всё, находящееся на земле энкомьенды, кроме самой земли.

— Конечно, — отозвался я. — Как кто-то может владеть землёй? Вот ерунда! Быть собственником какой-то части Сего Мира? Это просто в голове не укладывается.

— Это у тебя не укладывается, — заметил Почотль, предостерегающе подняв руку, — а испанцы считают иначе. Некоторым из них жалуют владения, именуемые «эстансия», которые включают в себя и землю. И, представь себе, эта земля даже передаётся по наследству, из поколения в поколение. Например, маркизу Кортесу принадлежат не только все доходы с Куаунауака, но и земля, на которой этот край расположен. А его бывшая наложница Малинцин, предательница своего народа, ныне почтительно именуемая вдовствующей сеньорой де Харамильо, владеет огромным островом посреди реки.

— Это полнейший вздор! — возмутился я. — Ни один человек не может владеть даже самой малой частицей мира. Мир создан и управляется богами, и человек помещён сюда тоже ими. В прошлые времена боги уже не раз очищали Сей Мир от людей. Он принадлежит только им.

— Хорошо бы боги снова очистили Сей Мир от людей, — произнёс Почотль со вздохом. — Я хочу сказать, от белых людей.

— Что ж, теперь мне понятно, что представляет собой энкомьенда, — продолжил я. — По правде сказать, наши правители управляли точно так же — собирали дань, посылали людей на работы. Уж не знаю, требовали ли они, чтобы те, кто находится в их власти, ещё и ублажали их на ложе, но, думаю, при желании вполне могли делать и это. Так что меня не удивляет, почему многие, как ты говоришь, не видят особой разницы между прежними и новыми господами.

— Я говорил о простонародье, — напомнил Почотль. — О тех, кого испанцы называют индейской чернью. О неотёсанных деревенских мужланах, о не владеющем никаким мастерством городском отребье, наконец, о жрецах наших старых богов. Обо всех тех неумехах, которых легко заменить. Но я принадлежу к классу, который называется «светлые индейцы», то есть к просвещённым людям, знающим себе цену. И, клянусь богом войны Уицилопочтли, уж я-то эту разницу понимаю. Как и всякий другой художник, ремесленник, писец и...

— Да-да, — оборвал я своего приятеля, ибо уже столько раз слышал его сетования, что теперь вполне мог воспроизвести их не хуже его самого. — А как насчёт этого города, Почотль? Ведь Мехико, должно быть, представляет самую большую и самую богатую энкомьенду из всех? Кому пожалована она? Может быть, епископу Сумарраге?

— Нет. Хотя порой и создаётся впечатление, что Сумаррага здесь самый главный, однако на самом деле Теночтитлан, — прости, город Мехико, — это энкомьенда Короны. Самого короля. Карлоса. Так что из всего, что производится или продаётся в этом городе, от рабов до сандалий, королю принадлежит не одна пятая часть, а все. Каждый медный мараведи полученной здесь прибыли он присваивает себе. Не говоря уж о том, что этот Карлос полностью прибрал к рукам золото и серебро, с которыми я работал всю свою жизнь, чтобы...

— Да-да, — нетерпеливо повторил я, — ты это уже говорил.

— Кроме того, — продолжил Почотль, — каждому горожанину, чем бы он ни зарабатывал себе на жизнь, могут приказать бросить это занятие и превратиться в землекопа, каменщика, носильщика или плотника на работах по украшению столицы Новой Испании. Обрати внимание, большинство зданий, где размещаются представители Короны, уже завершены. Наверное, поэтому епископу Сумарраге до сих пор ещё не удалось закончить строительство нового кафедрального собора. Правда, я думаю, что сейчас он выжимает из своих работников все соки, ещё пуще, чем зодчие короля.

— Ясно... — задумчиво пробормотал я, — как это видится мне, выступление против испанцев желательно начать с бунта черни. Нужно расшевелить простой народ, пробудить в нём желание свергнуть своих угнетателей, хозяев эстансий и энкомьенд. И тогда мы, люди из высших сословий, возглавим это движение. Котёл должен начать закипать не сверху, а, как это и происходит с котлом, снизу. С самого дна.

— Аййа, Тенамакстли! — Почотль раздражённо схватился за волосы. — Снова ты за своё, опять стучишь в тот же самый барабан из плохо натянутой кожи? Я-то думал, что теперь, когда ты в такой чести у христианских жрецов, ты выбросишь эту вздорную мысль о восстании из головы.

— Возможность сблизиться с испанцами меня действительно радует, — признался я, — ибо это позволяет мне видеть, слышать и узнавать о них гораздо больше. Но от своего замысла я не отказался. Да, пока мой барабан слаб, но со временем я натяну кожу на нём так, что он зазвучит, подобно раскатам грома. Так, что оглушит всех своим призывом восстать против иноземцев!

Через некоторое время я уже овладел испанским языком довольно сносно и, хотя всё ещё слишком робел, чтобы говорить на нём за пределами классной комнаты нотариуса Алонсо, мне уже не составляло труда понимать большую часть того, что я слышу. Алонсо, будучи в курсе моих успехов, очевидно, предупредил всех клириков собора, где мы с ним работали, и других испанцев, регулярно являвшихся туда по делам службы, чтобы они в моём присутствии не позволяли себе разговоров, не предназначавшихся для ушей индейца. Я не мог не заметить, что всякий раз, когда двое или более испанцев начинали беседовать в моём присутствии, они в какой-то момент вдруг косились на меня и уходили в другое место. Однако, разгуливая по городу, где меня никто не знал, я мог подслушивать белых без зазрения совести. И однажды на рынке возле лотка с овощами услышал следующую беседу.

— Сказать тебе, кто он есть на самом деле? Да просто ещё один распроклятый поп, лезущий не в своё дело, — заявил один испанец, являвшийся, судя по дорогому платью, влиятельной персоной. — Льёт притворные слёзы, делая вид, будто сочувствует несчастным индейцам, с которыми жестоко обращаются. А на деле хочет установить правила, выгодные ему самому.