— Хуан Британико, — сказал мне однажды Алонсо, — ты знаком с монсеньором Суаресом Бегегой, архидьяконом этого собора?
— Знаком? Нет. Я лишь видел его издали.
— Он, очевидно, тоже видел тебя. Ты знаешь, как архидьякон, он управляет здешними делами, надзирая затем, чтобы всё происходящее в соборе неукоснительно соответствовало правилам, обычаям и установлениям. Так вот, он попросил меня передать тебе предписание.
— Предписание? Для меня? От такого важного лица?
— Да. Он хочет, чтобы ты начал носить штаны.
Я заморгал в полном недоумении.
— Благородный монсеньор Суарес Бегега снизошёл до того, чтобы проявить интерес к моим голым лодыжкам? Но я одет точно так же, как и все мешикатль, которые здесь работают. Так всегда одевались наши мужчины.
— В том-то и дело, — сказал Алонсо. — Остальные работники — это слуги, строители, в лучшем случае — ремесленники. Для их деятельности ваши накидки и набедренные повязки вполне подходят. Твоя же работа даёт тебе право одеваться как белому человеку, как испанцу, — обязывает тебя к этому, по словам монсеньора.
— Если ему угодно, — последовал мой резкий ответ, — я могу вырядиться в отделанный мехом дублет, плотно облегающие штаны, нахлобучить шляпу с перьями, обвешаться цепочками и побрякушками, натянуть ботфорты и попытаться выдать себя за щёголя из испанских мавров.
Алонсо подавил улыбку.
— Нет, никаких мехов, перьев и побрякушек от тебя не требуется. Обычная рубаха, штаны и сапоги: этого будет вполне достаточно. И носить такую одежду тебе нужно будет только здесь и в коллегиуме. Сделай это для меня, куатль Хуан, чтобы архидьякон не изводил меня замечаниями из-за твоего вида.
Я проворчал, что попытка выдать себя за высокомерного бледнолицего испанца столь же нелепа и безвкусна, как желание прикинуться мавром, но наконец сдался:
— Только ради тебя, куатль Алонсо.
— Высокомерный бледнолицый испанец благодарит тебя.
— Я прошу прощения, — сказал я. — Лично ты, безусловно, не таков. Но позволь мне задать вопрос: ты постоянно говоришь о белых испанцах. Значит ли это, что в других местах есть не белые испанцы. А может, существуют и другие белые люди, которые не являются испанцами?
— Будь уверен, Хуан Британико, что все испанцы белые. За исключением, может быть, испанских евреев, которых обратили в христианство. Вот у них кожа цвета оливкового масла. Ну а что касается других белых людей, то да, действительно, их кроме испанцев существует великое множество: это представители всех народов Европы.
— Европы? А что это?
— Это большой, просторный континент, где расположено множество стран — и Испания лишь одна из них. Вспомни, каким раньше был ваш Сей Мир? Огромная территория, населённая множеством племён. Однако все исконные народы Европы белые.
— Значит, они равны по достоинству между собой — и равны вам, испанцам? Они все христиане? И все они, стало быть, выше людей с другим цветом кожи?
Нотариус почесал голову утиным пером, которым писал.
— Ох, Хуан Британико, ты задаёшь вопросы, способные озадачить даже философов. Но я постараюсь тебе ответить. Все белые превосходят всех не белых, да, это несомненно. Так говорит нам Библия. Это всё из-за разницы между Симом, Хамом и Иафетом.
— А кто они такие?
— Сыновья Ноя. Твой наставник, падре Диего, может растолковать тебе это лучше, чем я. Что же касается вопроса о том, все ли европейцы равны между собой, то...
Он рассмеялся, отчасти собственным мыслям.
— Каждая страна — включая и нашу любимую Испанию — предпочитает считать себя выше всякой другой. И каждый народ придерживается того же мнения. Не сомневаюсь, что и вы, ацтеки, мните себя выше прочих туземцев Новой Испании.
— Это верно, — согласился я. — Во всяком случае, так было раньше. Но теперь, когда нас уравняли с прочими племенами в качестве «индейцев», мы, возможно, поймём, что у нас гораздо больше общего, чем казалось прежде.
— Что касается твоего другого вопроса — да, все в Европе христиане — не считая некоторых еретиков и евреев там и сям, а также турок на Балканах. Как ни печально, но в последние годы даже среди христиан возникли разногласия и раздоры. Некоторые страны — Англия, Германия и другие — выступали против верховенства Святой Церкви.
Поражённый услышанным (мне трудно было и помыслить, что такое возможно), я спросил:
— Они перестали почитать четырёх членов Святой Троицы?
Очевидно, Алонсо был занят своими мыслями, ибо, явно не расслышав слово «четырёх», хмуро ответил:
— Нет-нет, все христиане по-прежнему верят в Троицу. Но в наше время некоторые из них отказываются почитать Папу.
— Папу? — изумлённым эхом отозвался я. При этом я подумал, хотя и не сказал вслух, что пятая сущность для почитания — это уж слишком! Что за причудливая арифметика — троица из пятерых? — А кто это?
— Папа Климент Седьмой, — пояснил Алонсо. — Епископ Рима. Преемник святого Симона Петра. Наместник Иисуса Христа на земле. Глава всей Римской католической церкви. Воплощение высшей и непогрешимой власти.
— Значит, это не очередной святой или дух святой? Он живой человек?
— Конечно, живой человек. Священник. Человек, как ты или я, только старше. И гораздо более святой, ибо он носит туфли рыбака.
— Туфли? — непонимающе переспросил я. — Рыбака?
В Ацтлане я знавал немало рыбаков. Никто из них не носил туфли и ни в малейшей степени не был святым.
Алонсо раздражённо вздохнул.
— Святой Пётр, прежде чем стать самым выдающимся учеником Иисуса Христа, наипервейшим среди апостолов, был рыбаком. Он считается первым Папой Римским. С тех пор сменилось много Пап, но повелось так, что каждый последующий Папа обувает те самые рыбацкие башмаки, таким образом приобретая значимость и власть. Хуан Британико, у меня возникло подозрение, что ты витаешь мыслями в воздухе на занятиях у падре Диего? Так?
— Нет, что ты! — покривил я душой и в своё оправление затараторил: — Я могу прочитать «Символ Веры», и «Отче Наш», и «Аве Мария». И ещё я запомнил ранги церковных священнослужителей: монахини и монахи, сёстры и братья, аббаты и аббатисы, дьяконы, священники, епископы... Э-э-э... А есть кто-нибудь выше нашего епископа Сумарраги?
— Архиепископы, — отрезал Алонсо. — Кардиналы, патриархи. А выше всех Папа. Я настоятельно рекомендую тебе, Хуан Британико, относиться к урокам падре Диего со всем вниманием и усердием. Если ты вообще хочешь конфирмоваться в церкви.
Разумеется, я не стал говорить ему, что не желаю иметь с церковью ничего общего, за исключением того, без чего никак не обойтись для осуществления моих личных планов. Но поскольку планы сии всё ещё пребывали в зачаточном состоянии, я продолжал посещать занятия по основам христианского вероучения. Занятия эти почти целиком сводились к заучиванию молитв и заклинаний вроде «Аве Мария»; причём большая часть их звучала на языке, который даже сами испанцы не пытались притвориться, будто понимают. Когда ученики, по настоянию тете Диего, отправлялись на церковную службу под названием месса, я несколько раз заходил туда вместе с ними и вынес из этих посещений глубокое убеждение, что всё, происходящее там, решительно непонятно ни для кого, кроме, может быть, самих совершающих этот ритуал священников и служек. Нам, туземцам, метисам и тому подобным, полагалось сидеть на задней верхней галерее, но запах немытых тел множества собравшихся вместе испанцев всё равно был нестерпим. Спасали только облака ладана, от которого, однако, кружилась голова.