Мой роман оказался принят издательством примерно в то же время, как они открыли фирму, и было бы странно не предложить им взяться за оформление обложки, тем самым открыв им дверь в книжный мир. Издательство, разумеется, смотрело на дело иначе. Их редактор Гейр Гюлликсен сказал, что свяжется с дизайнерским бюро, но спросил, нет ли у меня своих соображений насчет обложки. Я сказал, что хотел бы, чтобы обложку оформил мой брат.
– Ваш брат? А он дизайнер?
– Ну, можно сказать. Начинающий. Он открыл фирму на пару со своим товарищем из Ставангера. Они талантливые, уверяю вас.
– Сделаем так, – сказал Гейр Гюлликсен. – Они предложат эскиз, а мы посмотрим. Если получится хорошо, то пожалуйста, никаких проблем.
Так мы и поступили. В июне я поехал к ним и привез с собой книжку о космических полетах издания пятидесятых годов, она принадлежала папе, и в ней было множество рисунков в оптимистическом стиле пятидесятых. Я же предложил цвет обложки, сливочно-белый, как у книги Стефана Цвейга «Вчерашний мир». Затем Ингве раздобыл два изображения цеппелинов, которые, как мне казалось, подойдут к этой книге. И вот они в самый разгар летнего зноя засели у себя на чердаке на новеньких офисных стульях и принялись за работу, а я, устроившись в кресле у них за спиной, следил за процессом. По вечерам мы пили пиво и смотрели чемпионат мира по футболу. Я был в радужном и оптимистическом настроении, мною владело чувство, что один период жизни завершился и начался новый. Тонья только что окончила университет и получила работу на телеканале «НРК-Хордаланн», у меня вот-вот должен был выйти дебютный роман, мы только что переехали в свою первую квартиру в Бергене, городе, где мы с ней познакомились, Ингве и Асбьёрн, которые все годы моего студенчества были рядом со мной, впервые открыли собственную фирму, и их первой настоящей работой стала обложка для моей книги. Повсюду открывались новые перспективы, все звало в будущее, и такое, кажется, было в моей жизни впервые.
Эти дни дали хорошие результаты, мы смогли предложить шесть-семь вариантов обложки, я был доволен, но они хотели попробовать и что-то совершенно другое. Асбьёрн принес целый мешок американских журналов, посвященных фотографии, и мы их все просмотрели. Он показал мне несколько фотографий Джока Стёрджеса, это было что-то необыкновенное, ничего подобного я еще никогда не встречал, и мы выбрали одну, с длинноногой девочкой лет тринадцати, она стояла, обнаженная, у воды спиной к зрителю. Фото было красиво, но провокативно, невинно и в то же время рискованно, и при этом – эталонного качества. В другом журнале нам попалась реклама, где надпись на белом фоне была заключена в две синие ячейки, и мы решили стибрить идею, только выполнить в красном цвете, и через полчаса обложка у Ингве была готова. В издательство отправили пять вариантов, но лучшим, несомненно, был вариант со снимком Стёрджеса, и через несколько месяцев книга вышла с девочкой на обложке. Это грозило проблемами, вокруг Стёрджеса было много шума и споров, я читал, что в его доме побывали с обыском агенты ФБР и все там перевернули вверх дном, а когда я набирал его имя в интернете, то всякий раз всплывали ссылки на детское порно. В то же время ни один фотограф, включая и Салли Манн, не умел, на мой взгляд, так замечательно передать богатый мир детства. В общем, я был рад тому, что получилось. И тому, что сделали это Ингве и Асбьёрн.
В этот странный пятничный вечер по дороге в город из Сулы мы мало о чем говорили. Немного о практической стороне самих похорон, в чем ни у меня, ни у Ингве не было тогда еще никакого опыта. В лучах заходящего солнца крыши домов, мимо которых мы проезжали, горели огнем. Небо тут было высокое, вокруг лежала зеленая плоская равнина, и раскинувшийся перед глазами простор рождал у меня ощущение безлюдья, заполнить которое не смогло бы никакое скопище народа. Человечки, возникавшие под навесом автобусной остановки, и велосипедисты, пригнувшиеся к рулю, трактора в поле, покупатели, выходящие с автозаправки с хот-догом и бутылкой пива в руках, казались здесь совсем маленькими. Безлюдно было и в городе, улицы лежали пустынные, день закончился, а вечер еще не наступил.
В стереомагнитоле у Ингве пела Бьёрк. За окном все реже попадались магазины и учреждения, все больше становилось жилых домов. Маленькие садики, ручейки, плодовые деревья, дети на велосипедах, дети, прыгающие через скакалку.
– Сам не знаю, почему я вдруг разревелся, – сказал я. – Но, когда увидел тебя, что-то на меня накатило. До меня внезапно дошло, что он умер.
– Да… – сказал Ингве. – Я еще не знаю, дошло до меня или нет.
Он сбавил скорость на повороте, начался последний подъем. Справа была детская площадка. На скамейке сидели две девочки, кажется с картами в руках. Чуть выше, по другую сторону дороги, я увидел сад, в глубине которого стоял дом Ингве. Там никого не было, но раздвижная дверь в гостиную стояла открытая.
– Ну, вот и приехали, – сказал Ингве, осторожно въезжая в гараж.
– Я не буду вынимать чемодан, – сказал я. – Нам же завтра ехать дальше.
Входная дверь отворилась, и Кари Анна вышла с Турье на руках, рядом, держась за ее ногу, стояла Ильва и смотрела, как я, захлопнув дверцу, иду к ним. Кари Анна обняла меня, прикоснувшись щекой к щеке, я поцеловал ее, потрепал по волосам Ильву.
– Очень печальная новость про вашего отца, – сказала она. – Прими мои соболезнования.
– Спасибо, – сказал я. – Хотя нельзя сказать, чтобы это стало большой неожиданностью.
Ингве захлопнул багажник и подошел к нам с пластиковыми пакетами в обеих руках. Как видно, заезжал в магазин по пути к аэропорту.
– Пойдем в дом? – спросила Кари Анна.
Я кивнул и направился вслед за ней в гостиную.
– М-м, пахнет вкусно.
– Приготовила, что всегда, – сказала она. – Спагетти с ветчиной и брокколи.
Все так же держа на одной руке Турье, она свободной рукой передвинула кастрюлю с конфорки, выключила ее, нагнулась и достала из шкафа дуршлаг; в это время в кухню вошел Ингве, поставил на пол пакеты и принялся разбирать купленные продукты. Голенькая Ильва в одном подгузнике неподвижно стояла посреди комнаты, глядя то на родителей, то на меня. Затем вдруг подбежала к кукольной кроватке, стоявшей возле книжной полки, схватила с нее куклу и подбежала ко мне, протягивая свою игрушку.
– Какая у тебя хорошенькая куколка, – сказал я, присев перед ней на корточки. – Можно посмотреть?
Она крепко прижала куклу к груди и с решительным выражением повернулась ко мне боком.
– Ну, что же ты! Надо показать куклу Карлу Уве, – сказала Кари Анна.
Я выпрямился.
– Я выйду на минутку покурить, – сказал я.
– Я с тобой, – сказал Ингве, – вот только сперва тут закончу.
Я вышел в раскрытую дверь на веранду, прикрыл ее за собой и сел на один из белых пластиковых стульев, стоявших на каменной отмостке. По всей лужайке валялись раскиданные игрушки, на другом конце возле живой изгороди стоял пластиковый бассейн, наполненный водой, в которой плавали травинки и насекомые. Две клюшки для гольфа стояли прислоненные к наружной стене, рядом лежали две ракетки для бадминтона и футбольный мяч. Я вынул из внутреннего кармана сигареты, запрокинул голову. Солнце скрылось за облаком, и только что светившаяся всеми оттенками яркой зелени трава сделалась вдруг серой и тусклой, точно безжизненной. В соседнем саду тарахтела ручная газонокосилка, которой водили туда-сюда. Из дома доносилось звяканье тарелок и столовых приборов.