Прощание - читать онлайн книгу. Автор: Карл Уве Кнаусгорд cтр.№ 68

– Нет, – сказал я. – Но они знали, что делали. Стоило только отдать мяч Норвегии, и все бы посыпалось.

– Еще и выдохлись, наверное, после игры с бразильцами, – сказал Ингве.

– И я тоже, – сказал я. – Видеть, как они бьют пенальти, – в жизни не помню ничего хуже этого! Я едва высидел перед экраном.

Этот матч я смотрел в Молде, у отца Тоньи. Как только он кончился, я сразу позвонил Ингве. Мы оба чуть не плакали. За нашими сиплыми голосами стояло все детство, прожитое при безнадежной национальной сборной. Потом мы с Тоньей пошли в центр; все дороги в городе были забиты гудящими машинами и людьми, размахивающими флажками. Незнакомые люди обнимались на улице, со всех сторон неслись песни и крики, народ носился как очумелый: Норвегия победила Бразилию в решающем матче чемпионата мира, и никто не знал, как долго все продолжится в том же духе. А вдруг до самого финала?

Ильва слезла со стула и потянула меня за руку.

– Пойдем, – сказала она.

– Карл Уве еще не покушал, – сказала Кари Анна. – Подожди, Ильва. Потом.

– Нет, ничего, – сказал я и пошел с ней.

Она притащила меня к дивану, взяла со стола книжку и уселась. Ее ножки даже не доставали до его края.

– Тебе почитать? – спросил я.

Она кивнула. Я сел рядом и открыл книжку. В ней рассказывалось про гусеницу, которая ела все, что ни попадется. Когда я дочитал до конца, Ильва подползла к столу и взяла другую. Эта книжка была про мышонка Фредрика, который, в отличие от других мышей, не запасал летом еду, а любил помечтать. Его осуждали, называли лентяем, но когда настала зимняя стужа и все вокруг стало белым-бело, то один только этот мышонок скрашивал и наполнял светом их жизнь. Вот какие запасы он собрал, а сейчас им так нужны были свет и краски.

Ильва замерла, прижавшись ко мне, и сосредоточенно глядела на страницы, время от времени тыкала во что-нибудь пальчиком и говорила, как это называется. С ней было хорошо сидеть, но в то же время скучновато. Мне больше хотелось посидеть на веранде с сигаретой и чашкой кофе.

На последней странице Фредрик уже выступал как смущенный герой и всеобщий спаситель.

– Очень славно и поучительно! – сказал я Ингве и Кари Анне, дочитав книжку.

– Эта книжка была у нас в детстве, – сказал Ингве. – Неужели не помнишь?

– Смутно, – соврал я. – Это та самая?

– Нет, та хранится у мамы.

Ильва уже снова отправилась к стопке детских книжек. Я встал и взял с кухонного стола чашку.

– У тебя есть кофе? – спросила Кари Анна.

Она уже вышла из-за стола и сейчас собиралась сунуть свою тарелку в посудомоечную машину.

– Да, – сказал я. – Спасибо за завтрак.

Я повернулся к Ингве:

– Когда мы выезжаем?

– Сперва мне надо принять душ. И собрать кое-какие вещи. Если через полчаса?

– Окей, – сказал я.

Ильва смирилась с тем, что чтение книг на сегодня закончилось, и вышла в коридор, сейчас она сидела там, примеряя мои ботинки. Я раздвинул дверь и вышел на веранду. Было пасмурно и тепло. Стулья покрылись капельками росы, я обтер их ладонью, прежде чем сесть. Так рано я еще никогда не вставал, обычно утро у меня начиналось часов в одиннадцать-двенадцать, если не в час, и теперь все, что воспринимали мои чувства, напоминало мне летние утра моего детства, когда я в половине седьмого отправлялся на велосипеде на работу к садовнику. В небе обычно висела дымка, дорога, по которой я ехал, казалась безлюдной и серой, встречный ветер обдавал холодком, и невозможно было даже представить себе, что к полудню на поле, на котором мы гнули спину, будет стоять такое знойное пекло, что в обеденный перерыв мы помчимся сломя голову на велосипедах на озеро Йерстадванн, чтобы успеть до начала работы разок окунуться.

Я отпил кофе и закурил. Нельзя сказать, чтобы я наслаждался вкусом кофе или затяжкой табачного дыма, я едва ощущал их, но вся соль была в том, чтобы произвести эти действия, – они стали ритуалом и, как во всяком ритуале, главным тут было соблюсти форму.

Как же я ненавидел сигаретный дым в детстве! Поездки в машине на заднем сиденье, где было жарко как в печке, с двумя дымящими как паровоз родителями на передних местах. Дым, который по утрам просачивался ко мне в комнату из кухни; пока я к нему не привык, он заползал мне, сонному, в ноздри, и я вздрагивал от отвращения, и так было каждый день, пока я сам не начал курить и стал к нему нечувствительным.

Не считая дыма папиной трубки.

Когда же он начал ее курить?

Сначала долгая возня с выковыриванием и вытряхиванием старого, дочерна перегоревшего табака из трубки при помощи особых гибких ершиков, затем набивка новым табаком и раскуривание: зажечь спичку, опустить над трубкой и «пых-пых», новая спичка и снова «пых-пых», затем откинуться в кресле, усесться нога на ногу и курить трубку. Почему-то у меня это связывалось с периодом, когда он увлекся вылазками на природу. Вязаные свитера, анораки, сапоги, борода, трубка. Долгие походы по диким местам за ягодами на зиму, иногда в горы за морошкой – царицей всех ягод, но чаще – в лес, оставив машину на дороге, с грабилкой в одной руке, ведерком – в другой, высматривая черничники и брусничники. Привалы на отведенных для этого местах где-нибудь у реки или на возвышенности, откуда открывается широкий обзор. Иногда на склоне горы над рекой, иногда на бревне посреди соснового бора. Завидев малинник, тормозим, и вперед с ведрами наперевес, потому что это Норвегия семидесятых, когда за придорожной малиной отправлялись целыми семьями, уложив в багажник вместительные прямоугольные пластиковые сумки-холодильники с провизией. Еще он тогда рыбачил, отправлялся на взморье с другой стороны острова – либо один после занятий, либо в выходные дни вместе с нами – ловить треску, которая зимой косяками собиралась у наших берегов. 1974, 1975. Хотя никто из моих родителей не участвовал в движении шестьдесят восьмого года, поскольку они уже в двадцать лет обзавелись детьми и с тех пор все время работали, да и идеологически отцу оно было чуждо, он в некоторой степени испытал на себе влияние духа времени, этот дух жил и в нем, так что, глядя, как он сидит с трубкой, бородатый, и если не длинноволосый, то все же с густой шевелюрой, в вязаном свитере и расклешенных джинсах, с улыбкой в светлых глазах, его, пожалуй, можно было принять за одного из тех папочек-лапочек, которые начали появляться как раз тогда – отцов, готовых выйти на улицу с детской коляской, перепеленывать младенцев, играть на полу с детьми. Между тем ничего подобного за ним не водилось. Единственное, что у него было с ними общего, – это трубка.

Ах, папа, неужели тебя больше нет?

Из открытого окна на втором этаже вдруг послышался плач. Я обернулся. На кухне Кари Анна, выгружавшая посуду из моечной машины, поставила на рабочий стол два только что вынутых стакана и бегом поспешила к лестнице. Ильва, катавшая на игрушечном грузовичке куклу, засеменила ей вслед. Тотчас же сверху послышался голос Кари Анны, утешавшей Турье, и плач постепенно смолк. Я встал, открыл дверь и вошел в дом. Ильва стояла перед решеткой у лестницы и глядела наверх. В стене потихоньку гудели трубы.