– Какой у тебя чуткий сон, – сказал я.
– Который час? – спросила она.
– Половина пятого.
– Ты так и не ложился?
Я кивнул:
– Пожалуй, схожу в офис. Ничего?
– Вот сейчас?
– Я все равно не сплю, – сказал я. – Так почему бы не использовать время, чтобы поработать.
– Ну пожалуйста… – сказала она. – Иди ляг.
– Ты не слышишь, что я говорю? – спросил я.
– Но я не хочу лежать тут одна, – сказала она. – Неужели ты не можешь пойти на работу утром?
– Сейчас и так уже утро, – сказал я.
– Нет, сейчас еще ночь, – сказала она. – И я могу родить когда угодно. Понимаешь, это может случиться хоть через час.
– Пока, – сказал я и закрыл за собой дверь.
В прихожей я надел куртку, взял сумку с компьютером и вышел из дома. На заснеженном тротуаре на меня повеяло холодом. В конце улицы показалась снегоуборочная машина. Тяжелый металлический скребок гремел об асфальт. Вечно она меня удерживает! С какой стати мне там быть, если она спит и все равно не замечает моего присутствия?
Черное небо тяжело нависало над крышами. Но снегопад перестал. Я двинулся вперед. Снегоуборочная машина, грохоча мотором, лязгая цепями и скрежеща скребком по асфальту, проехала мимо. Какие-то адские звуки! Я свернул на улицу Давида Багаре, там было тихо и безлюдно до самого перекрестка с Мальмшильнадсгатан, где в глаза бросалась вывеска ресторана «КГБ». У ворот дома престарелых я остановился. Она ведь права. Роды могут начаться в любой момент. И она не хотела оставаться одна. Так куда же меня понесло? Зачем мне понадобилось в офис в половине пятого утра? Чтобы писать? Сделать прямо сейчас то, что не смог сделать за последние пять лет?
Какой же я идиот! Она ведь ждет нашего ребенка, моего ребенка, как же можно бросить ее одну в такой момент!
Я повернул назад. Поставив на пол сумку, я начал раздеваться в передней и услышал из спальни ее голос:
– Это ты, Карл Уве?
– Да, – сказал я и вошел к ней в комнату.
Она посмотрела на меня вопросительно.
– Ты права, – сказал я. – Я не подумал. Прости, что я вот так ушел.
– Это ты прости, – сказала она. – Конечно же, тебе надо идти и работать!
– Еще успею попозже.
– Но я не хочу удерживать тебя. У меня все будет в порядке.
Обещаю. Иди спокойно. Я позвоню тебе, если что.
– Нет, – сказал я, ложась рядом с нею.
– Ну зачем ты, Карл Уве! – сказала она с улыбкой.
Мне было приятно, что она называет меня по имени. Всегда это нравилось.
– Ну вот, ты подумал по-моему, а я передумала по-твоему.
Я же знаю, что ты думал иначе.
– Сейчас ты меня совсем запутаешь, – сказал я. – Давай, может, лучше просто поспим? А потом вместе позавтракаем, перед тем как мне уйти.
– Хорошо, – сказала она и прижалась ко мне.
Она была горячая как печка. Я провел рукой по ее волосам и легонько поцеловал в губы. Она закрыла глаза и откинула голову.
– Что ты сказала? – спросил я.
Она ничего не ответила, а, взяв мою руку, приложила ее к своему животу.
– Вот, – сказала она. – Чувствуешь?
Живот под моей ладонью вдруг выпятился бугром.
– Ой! – вскрикнул я и отвел ладонь, чтобы поглядеть.
То, что только что бугром выпирало из ее живота, – пятка, локоть или кулачок – снова спряталось. Как будто что-то мелькнуло под водой и снова скрылось под тихой гладью.
– Ей не терпится, – сказала Линда. – Я это чувствую.
– Это была пятка?
– Мм…
– Она как будто пробовала, нельзя ли тут выйти, – сказал я.
Линда улыбнулась. – Это не больно?
Линда отрицательно покачала головой:
– Я это чувствую, но мне не больно. Только как-то странно.
– Еще бы!
Я придвинулся к ней поближе и положил ладонь на ее живот. В прихожей хлопнула заслонка почтовой щели. По улице проехал грузовик, должно быть большой, потому что в окнах задрожали стекла. Я закрыл глаза. Тут все мысли и образы, которые копились в моем сознании, начали разбредаться в разные стороны, а я как бы следил за ними, словно ленивая пастушья собака, и понял, что сон уже рядом и вот-вот придет. Оставалось только провалиться в его тьму.
Я проснулся от громкой возни на кухне, там уже хозяйничала Линда. Часы на каминной полке показывали без пяти одиннадцать. Черт! Называется, поработал!
Я оделся и вышел на кухню. Маленький кофейник исходил на плите паром. На столе стояла еда и сок. На тарелочке ждали ломтики поджаренного хлеба. В следующий миг еще один выскочил из тостера.
– Хорошо выспался? – спросила Линда.
– Ага, – кивнул я, садясь за стол. Масло, которое я намазывал на горячий ломтик, тут же таяло, впитываясь в пористую поверхность. Линда сняла кофейник и выключила плиту. Из-за большого живота казалось, что она все время перегибается назад, а когда она делала что-то руками, то они высовывались словно из-за невидимой стены.
Небо за окном было серое. Но снег на крышах, по-видимому, остался лежать, потому что в помещении казалось светлее обычного.
Она налила кофе в две чашки на столе, одну пододвинула мне. Лицо у нее припухло.
– Что, ты неважно себя чувствуешь? – спросил я.
Она кивнула:
– Все заложено. И температура.
Она грузно опустилась на стул, подлила в кофе молока.
– Как всегда, – сказала она. – Заболеть именно сейчас, когда нужны силы.
– Может, роды задержатся, – сказал я, – тело подождет с ними, пока не выздоровеет.
Она впилась в меня глазами. Я проглотил последний кусок и налил в стакан соку. Уж в чем я убедился на собственном опыте за последние месяцы, так это в том, что все, что говорят о переменчивом и непредсказуемом настроении беременных, чистая правда.
– Неужели ты не понимаешь, что это катастрофа, – сказала она.
Я поднял глаза. Отпил соку.
– Ну да, конечно, – сказал я. – Но все как-нибудь наладится, все будет в порядке.
– Как-нибудь, конечно, наладится, – сказала она. – Но речь не о том. Речь о том, что я не хочу оказаться больной и слабой, когда мне придется рожать.
– Я понимаю, – сказал я. – Но ты не будешь больной и слабой. До родов еще несколько дней.
Дальше мы завтракали в молчании.
Затем она снова на меня взглянула. Глаза у нее были потрясающие. Серо-зеленые, временами, когда она уставала, чуть косящие. Они косили и на фотографии в сборнике ее стихов, придавая ее облику некоторую ранимость, которая входила в противоречие с уверенным выражением, не разрушая общего впечатления. В свое время они произвели на меня гипнотическое воздействие.