Собаки Европы  - читать онлайн книгу. Автор: Альгерд Бахаревич cтр.№ 39

Молчун ждал, пока все разойдутся: Космачи, ёж, кобыла… Сел на мотоцикл полицай — и укатил, скрипучий и дрындычливый, как бензопила… исчезла где-то во дворе Гэнька… петух прокричал, что скоро в школу, и пошёл в свой гарем…

«А ты чего стоишь? — Любка подошла к Молчуну. — В школу опоздаешь, Молчунок».

Молчун ничего не сказал, отвернулся, чтобы носом ненароком Любкин запах не втянуть. Пахла Любка резко, не то чтобы противно, нет; скорее, от неё интересно так пахло, необычно, один раз вдохнёшь, потом весь день её запах с собой носишь. Молчун это хорошо запомнил, не хотелось ему мучиться с этим странным запахом, вот он и молчал, молчал и сопел себе, стоя у гнилого Тэклиного забора.

«Ну что ты всё молчишь? — Любка обошла его, чтобы в глаза ему заглянуть. — Сказал бы хоть пару слов хороших. Меня сегодня поддержать нужно, обнять, по-дружески…»

Молчун сжал зубы и сам весь сжался, затаив дыхание. Он бы и сердце остановил, да нельзя. А оно словно услышало, застучало сильнее. Любка не выдержала, накинулась:

«Ну что ты как больной! Рад, видно, что Космачика забрали. Вздохнёшь спокойно. Да, Молчунок? Стыдно, а? Друга твоего в москали угнали, а ты тут отсидишься. Эх, Молчунок… Ну ладно, ладно, колода ты, а не мужик, ну и стой здесь, стой, дурачок, думай про своих гусей…»

И Любка прыснула презрительно и пошла по деревне, крутя задницей. Молчун подождал, пока она за поворотом исчезнет, он-то знал, что Любка не оглянется. Сам украдкой осмотрелся, бросился на середину улицы, туда, где недавно машина военная стояла, наклонился. Солнце ему помогло, оно как раз над Белыми Росами проснулось, улыбнулось с высоты — в подмёрзшей дорожной грязи сверкнули золотые полоски. Окурки, который комиссар выбросил. Молчун молниеносно поднял один, развернулся, схватил второй и зашагал по улице, осторожно держа окурки в кулаке, чтоб не заметил кто, — и, только повернув к своему дому, присел под яблоней, раскрыл ладонь, впился глазами в свою добычу.

Окурки были короткие, как гильзы, чёрные, примятые на обожжённых концах, и каждый заканчивался золотым фильтром, прикушенным да наслюненным — да не кем-то там, а нездешним, крепким, военным человеком. Молчун поднёс окурки близко-близко к своим вдруг ставшим почему-то мокрыми глазам, глубоко втянул в себя запах — такой пронзительный и такой тонкий… Не было в Белых Росах ничего подобного, никогда он ещё не встречал вещицы с таким удивительным ароматом. Он попытался запомнить этот запах — для этого пришлось напрячь все волоски в носу, но у него получилось, и он счастливо усмехнулся. Закрыл глаза, представил себе, как военная машина на шоссе выбирается и в ней покачивается Космач, обсирая всех со своего вечного низкорослого дуба… Представил да размечтался Молчун, как он на Космачёвом месте сидел бы и так же покачивался, и было бы ему страшно и сладко одновременно. Только он, Молчун, не торчал бы, как картофелина в борозде, и не повторял бы разную херню. Он бы всё вокруг примечал, мимо чего их машина мчала, каждую мелочь в себя поместил бы, навсегда, и всему постарался бы найти имя — а не нашёл, так придумал бы.

Мечты растворились, как тучи в небе, Молчун вздохнул и начал деловито и спокойно рассматривать свои сокровища.

Сигареты у капитана были чёрные, как ряса у попа, — а фильтры золотые. А на тех золотых фильтрах — вот же чудо! — такие же орлы сидели, как на кокарде офицерской. И внизу маленькими черными буквами выведено:

SOBRANIE

Black Russian.

Молчун знал, конечно, что птица эта, орёл двуглавый — не просто птица, а государственный герб. Но одно дело, когда ты его в книжке видишь или в школе на стенке в сенях. А совсем другое, когда кто-то этот го-су-дар-ствен-ный герб ко рту подносит и целует. Кому попало такое не разрешено. А вот военком может го-су-дар-ствен-ный герб целовать. И было в этом что-то ну такое… такое… такое уж символическое: вояка таким поцелуем как бы говорил всем, что жизнь отдаст за матушку Россию, словно он, когда курил, тот флаг целовал, под которым его герои-однополчане смертью храбрых пали. Молчуну тоже вдруг захотелось герб на фильтре поцеловать, он даже окурок к губам поднёс, и тут солнце зашло, потянуло откуда-то из леса совсем уж зимним холодом, и показалось Молчуну, что тот военком с неба за ним следит. Спрятал Молчун окурки в переплёт любимой своей книги про Нильса Хольгерсона и пошёл в школу собираться.

В школьных сенях мобилку полагалось сдать. Согласно постановлению министра народного просвещения, подписанному министром западных территорий, — указ висел тут же, на стене, и бумажку эту венчали те самые птичьи головы, в разные стороны повёрнутые. Молчун отключил телефон и положил в корзину. Он против постановления ничего не имел — в школу он ходил одержимый одним желанием: выучиться всему, чему только можно. А если постоянно в интернет лазить, то и тот мизер, что учитель даёт, запросто можно мимо ушей пропустить. Учиться он любил. А вот одноклассницы его оставляли в сенях свои пёстрые мобилки так, словно котят топили. Чуть ли не со слезами. Вот что значит интернет-зависимость.

Да и что там читать, в том интернете. Заходишь, а там пять разделов. Новости, законы, криминал, спорт и культура. Внутри культуры — любимая рубрика белоросиц: «Магия и красота». Обновляется раз в месяц. Оно, конечно, интересно, что там в столице, в Москве, нового, но… Молчун никому об этом не говорил, но как-то его посетила такая мысль: если в Москве кого-то месяц назад взорвали, это, конечно, событие. Но только на секунду. Бах — и всё. Через секунду — одно мгновение всего! — никакая это уже не новость, а самая что ни на есть старость. Не может быть такого, чтобы в Москве новости тоже только раз в месяц обновляли. Там, наверное, раз в неделю это делают. А может, и вообще раз в день. Ну, Москва есть Москва, столица, ей положено свои привилегии иметь. И всё же такие мысли наводили Молчуна на какие-то очень уж опасные выводы. Только дурак не додумался бы после таких рассуждений, что интернет бывает разный. У них, в Белых Росах, интернет один. На Южной границе другой. А в Москве третий. От таких рискованных мыслей можно было и дальше пойти — и до того доскрипеть извилинами, что интернет вообще у всех свой. И у них в Белых Росах — не самый лучший.

Знал бы полицай ихний, что в голове у Молчуна делается — не сидел бы Молчун уже в школе за партой. А где сидел бы, и подумать страшно.

«А ты не думай», — будто говорил кто-то над самым ухом.

Попробуй бросить это дело. До добра оно не доводит. Молчи себе. И про серую гусочку вспоминай, когда тебе совсем плохо.

В ней, в твоей гусочке, великий смысл заложен. А может, и вообще разгадка.

И Молчун послушно вспоминал про гусочку — и теплело у него на душе, как будто по голове кто погладил.

Первым уроком у них была сегодня родная речь. Молчун вошел, сел на своё место возле печки, обвёл глазами класс. Одни девки. Забрали Космача — так он и правда последний парень в школе остался. Теперь он и учитель — единственные мужики в школе, и это, ясное дело, как-то отразится на их отношениях. Словно подтверждая это, учитель, войдя, подмигнул Молчуну: здорово, мужик.