Собаки Европы  - читать онлайн книгу. Автор: Альгерд Бахаревич cтр.№ 41

«Да убоится жена мужа своего…»

Какая жена? Какого мужа? И чего ей его бояться? Молчун был убеждён, что никогда не женится, хоть над ним топор повесят, хоть в лесу привяжут, хоть топить будут. Сама фантазия о том, что он, Молчун, будет привязан на всю жизнь к одному человеку, пугала его и заставляла чувствовать в горле тот самый паскудный комок. Вместо того чтобы книжки читать и думать о всяком-разном, надо же будет, как поп говорит, «ежечасно-еженощно» заботиться, чтобы жена убоивалась. А если она не захочет? Если скажет: «Не убоиваюсь я тебя, Молчун, и всё тут. И не собираюсь убоиваться, как ни проси». Что тогда делать? На колени становиться? Языком чесать, чтобы её убедить? Сидят вон девки, как куры, никто попа не слушает, все только и делают, что звонка ждут, чтобы быстрее в интернет залезть, в магию свою и красоту. Кто же их убоиваться научит? К полицаю придется идти. Докладывать: так и так, жена моя не убоивается, прошу принять меры. Противно. Во-первых, Молчуну тошно делалось от того, сколько слов говорить придётся. Лучше умереть, чем так словесную энергию тратить. Во-вторых, не любил Молчун доносчиков. И сам таким становиться не хотел. Вон Космач-младший сколько Молчуну говна сделал, и так его мучил, и так, а Молчун язык за зубами держит. Ни разу на Космача не нажаловался. За это Космач его зауважал. Однажды валялись они в траве, чтобы передохнуть после драки, и вдруг Космачик обнял его за шею и произнёс как-то странно: «И чего я к тебе так прилип, Молчун? Ты ж больной. Я на тебя как посмотрю — и у самого все болеть начинает. Ты же, падла, убежать хочешь от нас. А я тебя всё в землю вжимаю, чтоб ты, сука, не убежал. Чтобы ты в неё врос и она тебя за ноги хватала, когда дёру задать надумаешь. С дуба тебе на башку насрать, а не дёру! Слышишь?»

И Космач снова схватил его и к земле прижал.

«Никуда ты не уйдёшь! Вечно здесь жить будешь! С нами! С нами, я сказал! Думаешь, ты самый умный? И всех здесь обдуришь? Да я с дуба насёр на твой ум!»

Но далеко уже друг его Космачик. Отучат его там с дуба срать. На Южной границе дубов, может, и нет никаких. Только степь голая и пустыни бескрайние. И по степи и пустыням дикари прыгают, те, что головы русским людям режут. Покатится однажды Космачёва голова по песку — и дадут ему Георгия. Посмертно. Глаза у той головы вспыхнут в последний раз, и тому, кто её поднимет, будет видно, как мелькают в мёртвых зрачках дальние дороги и города чужие, небывалые. А голова упрямая задвигает губами последний раз, и услышит косоглазый вояка странные слова:

«Да я с дуба насёр…»

Космач, Космач. Где ты сейчас? Знать бы…

Любка его, конечно, не дождётся. Сама в это не верит. И никто не верит. С Южной границы не возвращаются. Не женится Космач на Любке, некому будет Космача убоиваться. Не погуляют Белые Росы на самой замечательной в деревне свадьбе. Сейчас на Молчуна все смотреть будут. Внимательно… Ожидая. Кого он, Молчун, выберет из белоросиц этих красноротых.

Была бы его воля… Молчун знал, с кем бы он поженился. С гусочкой своей серой. С той, которая все его тайны-переживания знает, с той, которая не предаст, с той, которая такая тёплая, крепкая, пёрышко к пёрышку, с той, которая знает, где Молчуну приятно, а где так себе. С той, с которой так хорошо вздремнуть летней ночью, — а теперь, после Покрова, так славно греться зябким вечером, когда всё в доме переделано и отец в интернете сидит, возле печи…

Но об этом никому говорить нельзя.

Никому.

Иначе не будет ему жизни в Белых Росах. Припечатают клеймо на лоб и погонят в лес, перестанут за человека держать.

Наблюдая за своими односельчанами милыми, Молчун не сомневался, что так оно и будет.

Они помолились, поп потряс звонком и, подобрав длинную рясу, побежал к попадье на обед.

Молчун забрал в корзине телефон и сразу в интернет полез. Но новостей не было. Ни хороших, ни плохих. Семь дней уже информация не обновлялась. А всю, что была, он уже давно прочитал. Недаром у него в школе была самая высокая скорость чтения. Девки свою магию и красоту никак до конца осилить не могли, а он уже все разделы неделю перед тем одолел и нетерпеливо ждал обновлений. Да ничего не происходило в мире. Ни. Че. Во.

Зазвонил телефон, Молчун поднёс к уху, буркнул:

«Алё».

Отец.

«Зайди к Сысунихе, дрова поколи, она за это яиц нам даст, — прохрипел отцовский голос. — И чтобы сразу домой, работы хватает, хоть Покров и прошел, без матки нам с тобой за троих надо…»

«Так взял бы Сысуниху, — пробормотал Молчун. — Что ты ждёшь? Вся деревня ждёт, а ты всё тянешь…»

«Ты это! Молчи там! Это вообще не телефонный разговор, — оборвал его отец. — Сам разберусь».

И положил трубку. Молчун на всякий случай проверил, нет ли обновлений, — пусто. Он положил телефон в карман — словно отца туда засунул. Малого, уменьшенного до размеров телефона отца, с которым можно было больше не считаться. Вот интересно: правда ли это, что людей можно так уменьшать? Сказка сказкой — но люди давно научились сказку в жизнь воплощать. Может, там, в Москве, в Петербурге или Сталинграде, давно уже умеют: был человек роста в метр семьдесят, а стал в семнадцать сантиметров?

С телефоном у Молчуна были особые отношения. Делили они с мобилкой этой прекрасной на двоих одну тайну…

Это на позапрошлую Радуницу ещё случилось. Молчун с гусочкой своей серой лежал обнявшись, и тут дрогнул телефон его, «Победа», да так, что гусочка аж встрепенулась и крыльями забила, замахала, на Молчуна обиделась. Приставил Молчун «Победу» к уху, думал, отец, кому ещё его так поздно искать, но не тут-то было.

«Hallo, — сказала трубка. — Hallo!»

Молчун оцепенел весь. Хочет мобилку от уха оторвать, а не может. В трубке помолчали немного, подышали, да так шумно, что ухо вспотело, а затем мужской молодой голос произнёс удивленно:

«Hallo, Karina? Wieso sagst du nix? Karina, das bin ich, Ahmet…»

Молчун молчал. Голос выжидающе дышал. А потом трубка снова затрубила, страстно, недоумённо, с досадой и какой-то животной любовью:

«Karina, Karina, näh, hör auf, Karina, du brauchst nix zu fürchten, näh…»

Молчун не верил, что всё это происходит именно с ним.

«Karina!»

Молчание, горячее дыхание.

«Verzeih mich, Karina, Schätzchen…»

Замерев, Молчун всё сильнее прижимал телефон к уху и молился об одном: только чтобы этот голос продолжал говорить.

«Karina!»

Голос нежно замычал, словно на том конце бычок был дурной. Молчун боялся спугнуть его, он готов был прикинуться кем угодно, лишь бы он звучал и звучал, этот чужой голос, у Молчуна мурашки по коже ползали — и было в движениях их лапок что-то, чего Молчун давно уже ждал, хотя сам себе и не признавался.

«Nah gut, Karina. Okay. Okay, ruf mich an. Du bist so böös…»