– И ты думаешь, Хазанович и был Гиртманом? Как выглядел этот человек?
– Рост и возраст соответствовали. В остальном – неузнаваем. Цвет глаз, форма лица, носа, подсаженные волосы, даже голос… Всё другое. И еще – он носил очки.
Сервас остановился.
– Поправился? Похудел?
– Ни то ни другое. Вечером мы оказались на одном приеме. С ним была женщина, красавица, высший класс, а платье такое, что все оборачивались. Мы продолжили разговор на профессиональные темы, я упомянул, что директорствовал в Институте Варнье, и он проявил живейший интерес: ничего удивительного, институт стал легендой в сообществе.
Хазанович признался, что увидел мою фамилию в списках участников, решился познакомиться, но не стал напоминать трагический инцидент с пожаром – считал, что это может прозвучать неуместно…
«Легенда… Не только среди психиатров», – подумал Сервас, но комментировать не стал.
– Он задал массу вопросов. О методах и курсах лечения, «пансионерах», безопасности, о том, что случилось… Разговор естественным образом зашел о Гиртмане.
Голос Ксавье сделался совсем тонким. Луч его фонарика метался по стенам. Под ногами хрустела кирпичная крошка, низ брюк доктора стал белым от гипсовой пыли. Они приближались к выходу.
– В какой-то момент я вдруг понял, что он слишком осведомлен – и о прошлом, и о швейцарце. Он не только задавал вопросы, у него обо всем было свое устоявшееся мнение. Некоторые детали привлекли мое внимание, потому что я не помнил, чтобы пресса их упоминала.
– Какие именно?
– Например, он знал, что видел Гиртман из окна своей камеры в институте.
– Об этом могли писать…
– Где? Ладно, допустим, в местной газете. Но как информация дошла до боснийского психиатра?
– Всё?
– Нет. Он настойчиво возвращался к описанию высокой сосны, говорил о символике дерева в философском смысле: «Оно соединяет три уровня космоса: подземный, где растут корни, поверхность земли и небо». Упоминал библейские Древо жизни и Древо познания добра и зла, дерево, под которым на Будду снизошло просветление, и Древо Смерти из учения каббалы. Я бы назвал это зацикленностью на символах.
– Ну, и?..
– Гиртман однажды говорил со мной об этом теми же самыми словами…
Сервас замер, его пробрала дрожь – наверное, от холода.
– Ты уверен?
– Тогда я не сомневался. И был потрясен. Гиртман наслаждался моим смятением. А потом… сам знаешь, как это бывает, – пришли сомнения. Нужно было записывать, а я этого не сделал. Начал сомневаться в собственной памяти, спрашивал себя: ты ничего не домыслил постфактум, дружок?
– Нужно было поговорить со мной.
– И что это изменило бы?
Они покинули развалины и направились к машинам, которые почти исчезли под снегом.
– Что скажешь обо всем этом сегодня? – спросил Сервас.
Ксавье остановился. Обернулся.
– Думаю, я тогда видел Гиртмана.
Психиатр посмотрел сыщику в глаза.
– Ты проверял, существует ли доктор Хазанович, психиатр из Сараево?
– Существует.
– И как он выглядит?
– Понятия не имею. Так далеко мои разыскания не зашли. Я убедил себя, что все выдумал.
– А теперь переубедился?
– Да.
Внезапно ожил телефон Серваса. Оказалось, за то время, что не было сигнала, ему пришли несколько мейлов и два голосовых сообщения.
У него зачастил пульс.
Кирстен и Роксана.
25. Встреча
– Что ты делаешь?
Он поднял глаза. Марго стояла в дверях, опираясь плечом о косяк.
– Мне нужно уехать на несколько дней, – ответил он, укладывая в чемодан свитер. – По работе.
– Что тебе нужно?
Сервас посмотрел на побагровевшую от злости дочь. Марго всегда с полоборота впадала в ярость – по пустяковому поводу, из-за глупой мелочи, чего с ним самим никогда не случалось.
Он застыл над чемоданом.
– В чем дело?
– Ты уезжаешь?
– Всего на несколько дней.
Она покачала головой.
– Не могу поверить! Я тебя почти не вижу с тех пор, как приехала. Ты исчезаешь, появляешься дома ночью. Ты вернулся час назад, папа… И вот уже собираешь чемодан и объявляешь: «Вернусь через несколько дней!» Можешь объяснить, что я здесь делаю? Зачем я тебе? Сижу тут одна, как идиотка… Позволь напомнить – ты не так давно вышел из комы, и врачи велели тебе угомониться!
Сервас начинал злиться. Он ненавидел, когда его воспитывали. Хотя Марго права.
– Не волнуйся, – примирительным тоном попросил он, – я хорошо себя чувствую. Ты должна вернуться к нормальной жизни. Тебе здесь плохо; я же не слепой, вижу…
Он сразу пожалел о последней фразе. Она вцепится в эти слова, как щенок в тапочку. Марго любила вырвать предложение из контекста и вернуть собеседнику, как бумеранг. Ей бы заместителем прокурора работать. Или генеральным адвокатом.
– Что ты сказал?! – Голос девушки сорвался. – Ушам не верю!
Нет, он не прикусил язык, как следовало поступить, а попросил:
– Не надо квохтать надо мной, умоляю; со мной всё в порядке.
– Убирайся к черту!
Марго убежала. Сервас закрыл чемодан и вышел из комнаты.
– Марго!
Она сорвала с крючка бушлат, схватила «Айпод», врубила звук на максимум и бросила:
– Успокойся. Когда вернешься, меня тут не будет.
Прозвучало как угроза.
– Марго…
Она не услышала – снова вставила наушники – и отвернулась. В глазах у нее стояли слезы, а Сервас никогда не умел утешать и не знал, что сказать, как развеять печаль дочери, хотя его настораживало, что в последнее время девушка нервничает чаще обычного.
– Марго! – повторил он, повысив голос, но она уже пулей летела к двери. Схватила ключи со столика и выскочила из квартиры, даже не оглянувшись.
– Дерьмо! – выругался он. – Дерьмо, дерьмо, дерьмо!
* * *
Прошло полчаса, но Марго не вернулась. Сервас закрыл чемодан и раз шесть написал дочери. Наконец телефон зазвонил, и он бросился сдвигать зеленую кнопку на экране.
– Я внизу – объявила Кирстен.
– Спускаюсь… – Мартен с трудом справился с разочарованием.
Мне пора. Кирстен уже здесь. Позвони, пожалуйста.
Он хотел написать, что любит ее и постарается измениться, но подумал, что глупо объясняться по телефону, – и ничего не стал добавлять. Уже на выходе вспомнил, что Стелен пообещал обеспечить Марго защиту, но так ничего и не сделал.