Из жизни военлёта и другие истории - читать онлайн книгу. Автор: Марк Казарновский cтр.№ 24

В общем, мальчик ждал. Окошко было расположено удачно, напротив дорожки. Забор же и калитка были из штакетника, поэтому всегда видно было, как «Эмка» останавливалась, и папа еще несколько минут говорил с шофером, дядей Сережей. И у обоих шел пар изо рта. Зима. Мороз.

Когда мальчика отправляли гулять, он работал. Во-первых, чистил снег от калитки до крыльца. Потом чистил скамеечку и устраивал там «коня». То есть, седлал скамеечку, дергал за веревочку и мчался на белых. Размахивая саблей — прутиком. Рубил из, белых, беспощадно. Няня Поля атак на белых не одобряла:

— Мало их погубили, так и ты еще хочешь добавить. Вон, луче борись, шоб у усех еда была. A-то в деревнях да колгоснах ваших голодують. И скотина, и люди.

Няня Поля была с Украины. Воевала в кавбригаде Примакова. Её даже наградили серебряным портсигаром.

У няни Поли детей не было, и мальчик был для нее самым что ни есть любимым. Да что говорить. Любое животное своих мальчиков любит. Вот и бывает, что собака выкармливает и щенят, и котят. И куры высиживают утят. Которые потом смешно за курицей семенят. Попискивают — ма, не торопись, не оставляй нас. Мы — не поспеваем.

Ну, наконец-то. Мелькнули за штакетником фары «Эмки». Вышел папа. Они закурили с дядей Сережей. Мороз был. Снег хрустел под сапогами. Птицы и собаки — все попрятались, кто куда. Снегири с красными грудками, как у конногвардейцев когда-то, полностью распушили на брюшках перья и прикрыли ими лапки. Так-теплее.

А вот и папа! Пахло от папы упоительно. Табаком, кожей от ремней, сапогами и шинелью. Как же хочется быстрее, быстрее вырасти и стать таким же. Большим. В шинели и ремнях.

С папой было много игр. Все — военные. И за провал, например, перехода полка в тыл противника мальчик от папы получал «по полной». То есть, самый серьезный военный выговор. Однажды папа даже сказал сын с какой-то горечью:

— Вот смотри, сына, раньше, если комполка делает замечание офицеру штаба о своем недовольстве маршрутами полка, то офицер штаба немедленно должен был писать рапорт об откомандировании в полк. На какую-нибудь незаметную должность. А теперь. Да ничего теперь. Только когда штрафбатом напугаешь, тогда возьмется да переделает. А споров! А возражений! И все с позиции то комсомола, то партии, В Бога мать!

Вот такие тирады произносил папа. Мальчик знал, за этим последует большая просьба о секретности.

Мальчик уже давно понял — то, о чем говорит с ним папа, или гости, или даже няня Поля «со своим анархическим языком» (что это такое — мальчик не знал) — никому никогда пересказывать нельзя. И тайны, которыми он был наполнен, держал крепко. Когда на улице соседи интересовались, например, какие продукты папа привез и многое другое, мальчика «расколоть» было невозможно.

Любопытные тети сердились и ворчали:

— Ишь, молчит, ну чистый энкавэдэ, да и только.

А секретов было много. Например, нельзя было говорить, что такое «кремлевский паек». Нужно молчать, когда няня Поля ругает колхозы, и про голод. Молчать, что друзья папы вдруг оказались врагами народа и на дачу в гости они больше никогда не приедут.

У бабушки до революции была «мануфактура». Что это такое, мальчик не понимал, но раз говорят, молчи, значит нужно молчать.

Но бывало и высшее наслаждение. Мальчику позволяли взять кобуру, отстегнуть крышку и вытащить тяжелый, черный «наган».

С серебряной табличкой на рукоятке: «За революционную доблесть в разгроме…»

Они садились за стол. Папа начинал наган разбирать, а мальчик готовил — масленку, отверточки, щеточки для чистки оружия, ветошь.

Ах, ребята, вот оно — счастье. Это — дела мужские, военные.

Мы описали поверхностно одну, отдельно взятую дачу. С ее обитателями. Так, чтобы читатель, дач не вкусивший, представлял, как же это хорошо — подмосковные дачи.

* * *

Дачи во все времена и в разных странах ценились. По многим причинам. Или — уединение. Или, наоборот, безудержный загул. Либо написания эпохального. А то и просто — гульнуть с чудесной пейзанкой, которая днем лук с редиской продает на платформе «Мамонтовской», а вечером бежит к дачнику. Да и фонарика никакого не надо — щеки так горят, что дорожка к соблазнителю освещается самое собой.

Да что там, бесценное это изобретение — дача. Но главное! Главное — это соседи. Ежели ты с ними не в конфликте (а это не часто бывает), то обязательно к вечеру забежит кто-никто. Летом — неспешный разговор за все, что еще возможно обсудить в середине — конце 1930-х годов. Тем осталось, что говорить, немного, но что делать. Поэтому обсуждается «Спартак» с братьями Старостиными, уже к 1938 году, кажется, посаженными. Либо балет, где блистает наша Уланова. Или писатели, но все какие-то «кислые». Разве что Шолохов, вокруг романа которого разгораются нешуточные споры. ДА поэты. Попадает и Пастернак. Но лучше всего идет разговор о Горьком и немногих, кто уцелел.

Вот так и ходят соседи друг к другу. На дачу, где обитает мальчик, наведывается дядя Леша Кузнецов, самый главный помощник военного прокурора Республики. Он любит приходить, когда приезжает хозяин дачи. (Напоминаю, дачи казенные). Есть о чем поговорить. И хотя верить уже никому нельзя, даже няне, но с Лешкой, так папа дядю Лешу называет, еще беседовать в полуха, что называется, возможно.

Выпивали они капитально, а няня Поля всегда сдерживала маму.

— Ну шо ты трепыхаисси, Мыхаловна. Ить ето мужики. И разговоры сичас промеж мужиков чижолые. Как же им не пить-то? Обязательно, мыхаловна, надо принять. Шоб душу облегчить. Не препятствуй, луче еще сала да лучку принеси. Оне тебе уважать будуть, дале некуда. А к утру рассола расстарайся и будеть любо-дорого.

Когда мама робко возражала, что у нас (это у евреев) сала есть никак не положено, Поля приводила аргумент неотразимый:

— Наша теперь большевицка власть отменила усе религии. Разрешила сало есть усем. Правда, его попробуй достать еще. Поэтому ты сала то внеси с огурчиком малосольным, а хто будеть, хто не будеть — это как им партийная их совесь покажет.

Против этих аргументов не попрешь, и мама робко, с под носиком, входила в кабинет.

Дядя Леша, прокурор военный, приезжать к другану в Мамонтовку любил. Во-первых, они на самом деле дружили уже долгие годы. Немаловажно, но у Леши жена была тетя Циля Глузман, большевичка (как говорили злые языки) аж с крещения Руси. И работала она в ЦК ВКП(б) зав. отделом писем населения к вождям народа и далее — контролем за исполнением в основном жалоб ^[28].

Тетя Циля работала много, на дачи не ездила, мол, некогда разъезжать да лясы точить, когда мы так окружены со всех сторон. И, конечно, ее муж Леша никакого «света в конце тоннеля» не видел и выпивкой мог наслаждаться только на даче в Мамонтовке. Ну, что делать. Ответработник ЦК ВКП(б), да к тому же еврейская жена — здесь не забалуешь. Вот дядя Леша, помощник военного прокурора Республики, и ходил в узде. А шаг влево, шаг вправо… — Сами понимаете.