Из жизни военлёта и другие истории - читать онлайн книгу. Автор: Марк Казарновский cтр.№ 21

читать книги онлайн бесплатно
 
 

Онлайн книга - Из жизни военлёта и другие истории | Автор книги - Марк Казарновский

Cтраница 21
читать онлайн книги бесплатно

В хату вошли. Разгром был полнейший. А когда разгром в доме, то абсолютно нет никакого желания что-либо делать. Но делать ничего не надо. Палыч достал «Московской», сала, хлеб, лук. Как смеялись всегда надо мной в эскадрилье — все кошерное, Цапля.

Вторую бутылку я допивал уже один. Палыч заснул на кушетке, а я допил — и провалился. Исчез. Меня нигде не было. И никогда.

Проснулся уже один. Тускло горела лампочка, почему-то без абажура. Что, Надя и абажур увезла? Какая-то женщина убирала все в доме. Складывала книги. Мои записи, отчеты, конспекты, блокноты. Ботиночки, чулки и курточки Германа, из которых он давно уже вырос. Стол был убран и даже пятно от сала затерто. Кто же убирает? — пытался я сообразить. Но когда приподнял голову, то понял — я в штопоре. Все бешено крутится, комната, лампочка, приемник, шарфик Нади.

Беседа с Палычем как сквозь туман оставила в памяти отдельные фразы. Запомнился его осторожный шепоток:

— Ты, Федор, веди себя, как обычно, а Надька просила наказать, чтобы чердак смотрел.

Но сейчас я ничего смотреть не мог. Ах, как мне было плохо. И дождь на улице не прекращался. Все развезло. Я даже не знал, что меня уже сутки ждут в Центре. Адом мой напоминал мертвецкую. Где никто уже не живет. И где нет счастья совершенно.

Сутки прошли. Я доложил всю Халхингольскую эпопею. И финскую. И о Смушкевиче. И о Жукове. И о Штерне. Мол с таким руководством и воевать хочется. Обратил внимание и на наши провалы. Вечером в штабе Батя собрал всех командиров. Отметил мой орден — его, конечно, опустили в стакан с водкой. Нет, мелькало у меня, я сопьюсь.

На следующий день был расширенный липецкий партактив, где я должен делать доклад об этом конфликте. Упомянул и о Финляндии. Хотя наши политинформаторы просили о финнах особо не рассказывать. Новый орден победно сверкал на левой стороне гимнастерки. Все было, как обычно, будто и не было никакой жены у меня. Ни обыска.

Договорились, что соседка Маша будет готовить мне что-нибудь немудреное. И за чистотой приглядывать.

Вот так и стали жить, как будто и не было Нади! И любви! И страха!

Никто не знал, как я проводил вечера. А я занавешивал окна, запирал двери и поднимался на чердак. И проводил детальный, серьезный обыск чердака. Не могло быть, чтобы Надя мне ничего не оставила. Пересмотрев, вскрыв и переложив весь чердак, я впал в отчаяние. Неприятие, боль, раздражение охватывали меня.

Все разрешилось, как в сказке, неожиданно. Просто я, измазанный пылью, покрытый паутиной и засохшим голубиным пометом, облокотился на кирпичную трубу. И один из кирпичей кладки вдруг поехал. Я опустил руку в темное отверстие и достал перевязанную небольшую коробку. После этого верно около часа сидел у этой трубы.

— Надя, Надя. Я нашел тебя, — шептал я. — Поверь, мы снова будем вместе. Не может так случиться, что Журавель будет в небе, а Цапля, хоть и хромая — бродить по болотам. Не может такого быть!

Я еще раз осмотрел занавески, окна, хороши ли запоры на двери и сел за стол. В коробке было обручальное кольцо, которое я подарил Наде.

Из роддома — браслет с клеенкой, на которой написано: 1923, 12 марта, 10.50. Мальчик. Мать — Надежда Журавель. Роддом № 1, гор. Липецк».

Была уже засохшая помада, фотографии пожелтевшие и два конверта. Один с надписью: Федору Михайловичу Запрудному. В нем лежала одна страница. И второй конверт, адресованный Цапле. С него я и начал.

«Дорогой мой. Это мое первое и последнее письмо, родной. Я стараюсь в этом письме излить всю нежность, что меня переполняет. И всю любовь. Поэтому уж потерпи меня. Правда, мы любили друг друга. И любим. Я знаю, что любима. Это делает меня сильной. Еще я и горда — какой у меня нежный, ласковый, добрый и умный муж — мой Цапля.

Но сейчас я хочу рассказать тебе про себя. Сделать то, что всегда порывалась, да Цапля не давалась. Ты не хотел слушать ничего, что до тебя со мной происходило. И этим я тоже горжусь. Ты был настоящим мужчиной, который не гундит о том, сколько, когда и как у женщины было. И ты мне запретил, помнишь, рассказывать про отца нашего Терки. Какое счастье, что он начал учиться в Сталинградской летной школе. Все же подальше от нашего несчастного Липецка.

Так вот, послушай, что происходило с нами, Липецкими девчонками, в 1922–23 годах, когда кругом было голодно, все боролись со всеми, а нам было по 18 лет. И красивые мы были, хоть куда.

В общем, появилась немецкая школа. Секретная, о которой все знали.

А школа-то летная. И немцы были такие вежливые. Все — шпацирен, либер медхен.

Стали набирать женский персонал. Кого в столовку, в подавальщицы. Кого в клуб — открыли зал парикмахерский. Меня — в аэроклуб культуры библиотекарем. Потому что я худо-бедно немецкий знала. Ведь не всегда мой папенька был путевым обходчиком. И мама все-таки окончила Смольный. Но теперь это уже абсолютный «плюс квантперфектум», то есть, давным-давно прошедшее время.

Нас предупреждали какие-то люди, чтобы мы «берегли честь смолоду». Но как ее сбережешь, когда ребята все красивые, да галантные, да танцуют, просто ах. Вот я, милый, и влюбилась. Сразу и нарушила все запреты, что мне дяденьки из ГПУ предписывали. Да мало того, что нарушила. Еще и ребеночек появился. Который давно твой сын Герка. А летчика этого звали Германом. Все немецкие пилоты были под другими фамилиями. «Мой» пробыл только месяцев пять — шесть, и срочно «нах Фатерланд». Насовсем. Письма мне писал, несколько я получила. Очень просил обязательно родить ему ребенка. Что я и сделала. Потом он писать перестал. Вернее, не перестал. Просто все письма забирали, и я ни одного не получила. Но мамы уже не было, а папа сказал: мальчика вырастим обязательно. Мне нужен внук, чтоб узнал, кто он и какого рода. И вовсе он у нас будет не перекати-поле.

Вот и вся моя история. А дальше пошло только счастье. С тобой, моя Цапля. Я всегда буду помнить и твои руки, и твое нетерпение. И счастье тебе принадлежать.

А годы как летели! Герман рос, ты — летал, и мы любили друг друга.

Но счастье не бывает таким уж безмятежным. Я не говорила тебе, дорогой, начали ко мне приставать люди из НКВД. Мол, напиши да напиши своему немцу Герману, кто у тебя, и ты растишь ему сына, и фотку мы сделаем.

Но я выдержала. Конечно, как я напишу, когда у меня ты есть, мой желанный. И Герка тебя как еще любит! И тоже будет летчиком. Зачем мне нечестно поступать.

Тогда, это уж когда ты в Монголию улетел, привязались по-другому. Мол, посадим и твоего «Цаплю», и тебя, а Германа — в детский дом. Где жизнь вовсе не сахар. Которого, кстати, в детских домах были крохи. А уж ежели посадим, все вы расскажете. И не такие комкоры да комбриги — и те все подписывали.

Тут я, родной, испугалась. И поняла — это произойдет обязательно. Они не отстанут, нас погубят и немца «моего» будут допекать, коли он слабину выскажет.

Вернуться к просмотру книги Перейти к Оглавлению Перейти к Примечанию