Записки Обыкновенной Говорящей Лошади - читать онлайн книгу. Автор: Людмила Черная cтр.№ 67

СЕРЕЖА

Описывать Сережу не стану. Скажу только, что он был один из самых порядочных, умных и способных людей – из всех, кого я встретила за свою долгую жизнь.

На первый взгляд, они с Мухой были полной противоположностью. Он смолоду отличался чрезвычайной добросовестностью и основательностью. Она была скорее легкомысленной и с явной ленцой. Он был не сильно общителен, она чрезвычайно общительна. Он был молчун, она – разговорчива. Он предпочитал сидеть дома, она обожала ходить в гости. Он трудно сходился с людьми, она сходилась мгновенно. Она, как я уже говорила, была блистательно остроумной, он понимал юмор, но сам никогда не острил. Он был заядлый картежник. В свободное время раскладывал сложные пасьянсы. Она не любила карт и была совершенно не азартной. Он великолепно готовил, придумывая всякие изысканные блюда. Она готовила только по необходимости (двое детей).

Были у Сережи с Мухой и, так сказать, глубинные различия. Она была еврейкой из самой что ни на есть богемной семьи. Он был русский из патриархальной семьи купцов-старообрядцев. Внешне, впрочем, их коренное несходство никак не проявлялось. Выйдя замуж за Сережу, Муха стала Ивановой. И черносотенцы из издательства «Советский писатель», где Муха много лет работала, а также антисемиты из литературных журналов, где она продолжала сотрудничать, частенько говорили: «Марина Владимировна Иванова – настоящая русская женщина».

Бедняги не предполагали, что внешность так обманчива. И забыли, что даже Сталин не додумался и не запретил женам менять еврейские фамилии на русские фамилии мужей…

Но тут пора сказать, что не один Сережа (любовь зла, полюбишь и козла), но и вся Сережина родня была лишена всякого подобия расизма. Говорю это с полным основанием, ибо знала Сережу и отдельно от Мухи. Пять лет мы вместе проучились на одном курсе и год в аспирантуре. С Сережей я тогда дружила, пожалуй, даже больше, чем с Мухой: поверяла ему свои девичьи тайны, советовалась по всякому поводу. И прекрасно ладила и с его милейшей мамой Агнией Игнатьевной (она была всего лишь на семнадцать лет старше и самого Сережи, и нас – его друзей), и с отцом Владимиром Павловичем. Помню, как старообрядцы Ивановы сокрушались, что на фронте погиб лучший школьный друг Сережи… Изя.

Прекрасной семьи Ивановых я никогда не забываю. И не в последнюю очередь потому, что ивановский род – наглядное опровержение того, будто все русские юдофобы. И что антисемитизм якобы заложен у них в крови.

Как ни странно, это важнейший козырь и для самих антисемитов, и для некоторых евреев. Антисемиты считают, что они такие же, как и весь русский народ. А некоторые евреи уверены, что если русский их за что-то недолюбливает, а то и терпеть не может, то это всего лишь проявление исконно русского жидоедства.

Но вернусь к Сереже с Мухой. Итак, они стали мужем и женой.

Кажется, Короленко сказал: «Человек создан для счастья, как птица для полета». Опыт нашего с Мухой и Сережей поколения это, увы, опровергает.

Судьба сразу нанесла этому поколению тяжелейший удар.

Только-только Сережа с Мухой поженились, как началась Великая Отечественная война. Сережу призвали в армию, и под Сталинградом он был ранен в ногу (кажется, в коленный сустав).

Сережа не был бы Сережей и Муха – Мухой, если бы они оба не сказали впоследствии, что Сереже «повезло».

Повезло ему с первым хирургом, который в полевых условиях не стал ампутировать Сережину раненую ногу, попытался ее сохранить. А потом, когда Сережу перевозили все дальше и дальше в тыл, другие врачи не захотели испортить отличную работу первого хирурга и тоже постарались сохранить Сереже ногу. В Москву он прибыл хоть и на костылях (их он скоро бросил), но не без ноги. И потом до самой смерти всего лишь прихрамывал. И впрямь – повезло…

Но до Москвы раненый сперва много часов пролежал на поле боя, а потом шесть месяцев провалялся в тыловых госпиталях с диагнозом «газовая гангрена». Мучился от нечеловеческих болей. Боли, наверное, можно было бы облегчить. Но генералиссимус Сталин отнюдь не был, как Суворов, «отец солдатам». Солдатскую боль и солдатскую жизнь он и в грош не ставил. В госпиталях, где Сережа лежал со своей газовой гангреной, не было никаких обезболивающих. Ничего кроме… спирта. Спирта на раненых не жалели. Так же, впрочем, как и на здоровых бойцов.

И это, к величайшему сожалению, дало о себе знать, хотя и не сразу в случае с Сережей, воспитанным в семье старообрядцев-трезвенников.

Но тут я сильно забегаю вперед. Итак, Сережа в Москве, где его ждет верная супруга Муха. К сожалению, Сереже пришлось отказаться от аспирантуры и вообще от карьеры ученого-лингвиста. На стипендию в обнищавшей Москве не проживешь. Нужен хороший оклад. И главное, «хорошие» карточки… А инвалидам войны никаких особых льгот не положено.

Словом, Сережа ищет службу. В очень прикормленный властью ВОКС его не взяли. Взял его в ТАСС, в свою редакцию контрпропаганды и дезинформации, мой муж. Взял на должность редактора. И Сережа мигом вошел в курс дела, научился сочинять дезы (дезинформационные сообщения). Я этой премудрости, увы, так и не постигла за два года работы в той же редакции.

Сразу после войны редакцию закрыли, но Сережу как особо ценного работника оставили в ТАССе. И он проработал там всю последующую жизнь. Так же как и моя мама – безотказная труженица, интеллигентка старой формации.

Конечно, будь Сережа чуть половчее, он нашел бы работу и более престижную, и более хлебную. И может быть, и на войне сделал бы себе карьеру где-нибудь в штабе или на худой конец во фронтовой газете. Как-никак его отправили на фронт не из школы, а из вузовской аспирантуры, то есть с законченным высшим образованием.

Но Сережа не роптал. Трудился в ТАССе с увлечением.

В конце войны семью Ивановых ждало еще одно тяжелое испытание. В родильном доме у них погиб ребенок. Девочка умерла от воспаления легких. Она родилась зимой, а зимой в военной Москве царил адский холод. Повсюду. Мы и в ТАССе работали в перчатках, а кто мог, пошил себе ватники.

Вспоминая этот удар судьбы, постигший семью Ивановых, не могу умолчать и о том, что уже в 1944 году по Москве гуляла гадкая выдумка, будто бы американцы травят наших младенцев, насылая микробы в роддома. А ведь именно тогда, в конце войны, из США нескончаемым потоком шла помощь воюющему советскому народу: нам посылали не только боевые самолеты, не только «Студебеккеры» и «Виллисы», но и еду – тушенку, лярд (сало), яичный порошок, сгущенку, – наконец, кое-какую одежку, обувь. Ничего этого в тылу не было. (Я две зимы проходила в полудырявых кирзовых сапогах.)

Ладно. Не об этом сейчас речь. Не о натравливании нашего народа на американский народ. Речь о Сереже и Мухе. А у них, слава богу, два года спустя родился прекрасный, здоровый малыш.

Перед глазами вот такая идиллическая картинка: разгар лета. Дача Ивановых-старших – Владимира Павловича и Агнии Игнатьевны. Раннее утро. На большой террасе – только Сережа и розовый толстенький карапузик. Ему уже года два. Муха еще спит, а Сережа кормит карапузика завтраком. Малыш по имени Володя открывает свой розовый ротик, Сережа аккуратно, ложка за ложкой отправляет в этот ротик манную кашу.