А я смогу... - читать онлайн книгу. Автор: Яна Перепечина cтр.№ 28

– Я хотел бы познакомить тебя с моим дядей. Я ведь рассказывал тебе, что отца у меня нет, то есть был, конечно, но умер много лет назад. Зато имеется мамин брат, который мне его заменил. Дядя наслышан о тебе и горит желанием познакомиться. Если ты не считаешь это преждевременным или обременительным…

– Да что ты, конечно, нет! – прервала она, не в силах больше слушать его правильную речь. Вообще его манера говорить недели через две после их знакомства стала её невыносимо раздражать. Если бы её попросили объяснить, чем именно, она бы не смогла. Он говорил очень грамотно, гладко, будто по бумажке. Его безупречную речь не засоряли ни слова-паразиты, ни жаргонные, молодёжные или грубые слова и словечки. Нет. Его манера говорить была безупречна, стерильна и до одури скучна. При общении с ним у Ольги всегда создавалось ощущение, что она беседует с каким-нибудь европейским дипломатом, находящимся притом в официальной обстановке. Так иногда говорят великолепно знающие чужой язык иностранцы: слишком правильно, слишком чисто, слишком безупречно.

Как-то раз, рассказывая ей о том, что он ездил на могилу отца, Павел произнёс фразу, услышав которую Ольга поперхнулась и долго ещё не могла прийти в себя. Сначала было подумала, что это шутка, но быстро поняла, что на такие темы Павел шутить не умеет. Он совершенно серьёзно сказал ей тогда:

– Сегодня был на могиле папы, возложил цветы к памятнику.

Прокашлявшись и отдышавшись, Ольга хотела было мягко пожурить его за официоз, да решила промолчать, справедливо рассудив, что Павел уже взрослый человек и переделать его вряд ли удастся. И потом во всём остальном он тоже был таким: очень правильным, очень аккуратным, очень обстоятельным. И Ольге, которая вообще-то всегда считала себя именно правильной, аккуратной и обстоятельной, создалось впечатление, что она до его идеальности как-то недотягивает. Да и вообще, она вдруг обнаружила, что на его фоне она почти бунтарка.

Он так и говорил ей:

– Девочка моя, – он часто звал её так, и Ольге стало казаться, что ему просто не нравится её имя, вот и пытается заменить его ласковыми словами, – ты очень живая и непосредственная. Я бы даже сказал, слишком живая и слишком непосредственная. Так жить в нашем мире нельзя. Это грозит крахом. Во всех смыслах: финансовом, эмоциональном, моральном. Ну ничего, ты теперь со мной, и я буду направлять тебя.

Оле после таких разговоров хотелось взвыть и послать его подальше, вспомнив все те словечки, которые она так не любила в лексиконе несдержанного на язык Ясеня.

Но возвращаясь домой, она видела счастливое и многозначительное лицо матери, которая впервые в жизни могла гордиться непутёвой, по её мнению, дочерью, и снова безропотно принимала приглашения Павла.

В тот день он позвал её в гости к дяде. Ольга заволновалась. О родственнике Павла она знала немногое, но и это немногое пугало её.

По рассказам племянника, дядя был человеком незаурядным. В молодые годы уехал за деньгами на Север. Долгое время работал там, посылая регулярные переводы рано овдовевшей сестре, матери Павла. Семьи у него не было, и все свои любовь и материальные возможности он обратил на племянника и сестру. Обнаружив при этом страсть к гипертрофированной опеке над ближними (тут вдруг слишком правильный Ольгин поклонник совершил первую ошибку на её памяти, произнеся «опёка», через «Ё», она мысленно позлорадствовала, обнаружив его небезупречность, но промолчала).

А финансы ему, надо сказать позволяли очень многое. В постперестроечной мутной воде он как-то умудрился основательно зацепиться в нефтедобывающей отрасли и даже выжить в смутное время. Что и как там было точно, теперь уже никто не знает, но факт остаётся фактом – дядя сказочно разбогател. Крепко встав на ноги, он вернулся, наконец, в Москву и стал участвовать в жизни своей маленькой семьи уже не опосредованно, а лично.

Павел работал вместе с дядей и был, по его словам, очень привязан к старику.

«К предполагаемому наследству ты привязан», – вдруг раздражённо подумала Ольга, но снова промолчала и согласилась поехать к дяде.

В ближайшую пятницу, а дело было в конце апреля, они поехали «на смотрины», как про себя называла это Ольга. Узнав, что дядя поселился не где-нибудь, а в самом что ни на есть рассаднике российского богатства, пафоса и роскоши – на Рублёвском шоссе, – она криво усмехнулась и приготовилась увидеть гигантский безвкусный дом на немереных размеров участке, обнесённом пятиметровым забором.

Участок и вправду был большим, но против ожидания от внешнего мира отделяла его кружевная кованая невысокая ограда, очень красивая и даже кокетливая. Дом был по местным меркам весьма скромным. Трёхэтажный, но как-то так хорошо и умно спроектированный, что казался ладным и невычурным. Фисташковые отштукатуренные стены, огромные окна и весёленькие балкончики с коваными же решётками, выполненными в одном стиле с оградой. Какой-то очень южный дом, светлый и радостный, неизвестно каким чудом занесённый в не самые тёплые и солнечные наши края. Ольге было неприятно признаваться в этом себе самой, но дом ей очень понравился. Она молча рассматривала его, пока Павел открывал нажатием брелока ворота.

Он, однако, понял её молчание по-своему и, скептически поджав губы, произнёс:

– Да, дом у дяди несолидный, дамский какой-то. Просто ужас, а не дом. Ну, что ж поделаешь? Кто платит, тот и заказывает музыку. А старик это убожество обожает, так что будь осторожна, не выкажи своего непонимания.

Ольга промолчала, подумав, что с неведомым пока дядей у неё, похоже, куда больше общего, чем с его племянником.

– И кстати, забыл тебе сказать: дядя очень болен, у него рак. Так что выглядит плохо и вообще слаб. Ты не пугайся, хорошо? Человеческое умирание отвратительно, но никуда не денешься – приходится терпеть.

Ей стало до того противно от этого предупреждения, что она смогла лишь кивнуть и пошла по дорожке к высокому крыльцу, ненавидя себя за мягкотелость. Больше всего в этот момент ей хотелось навсегда распрощаться с Павлом.

Всё получилось, как она и подумала, когда увидела дом. Дядя оказался чудесным весёлым мужиком, простым и безыскусным, но при этом умным и эрудированным. Он принял её как родную, усадил за столом рядом с собой и во время ужина почти полностью игнорировал племянника, разговаривая с ней с большой увлечённостью.

Уже через пять минут она забыла о его тяжёлой болезни и высоком положении, о том, что они только что впервые увидели друг друга. Глядя на его худое измождённое лицо, она видела живые ясные глаза, умные и проницательные, и лёгкую мудрую улыбку. В нём не было ничего из того, что так раздражало её в Павле. Зато были море обаяния, прекрасное чувство юмора и лёгкость. Она давно так не смеялась, не чувствовала себя так уютно и комфортно. И, от души хохоча над какой-то шуткой Ивана Николаевича, вдруг поймала себя на мысли, что если кого он и напоминает ей, то Серёжку, её Серёжку, каким тот был девять лет назад. Подумалось вдруг, что лет через тридцать он будет именно таким, как Иван Николаевич Орехов сейчас, и болезненно сжалось сердце. Её-то рядом с ним не будет.