Ее сетованиям не было ни конца ни края – она жаловалась на амму, у которой теперь ни на что не хватало сил, и говорила, что это просто недопустимо. Сама амма отмалчивалась и лежала в постели, бледная и измученная, поэтому я встала на ее защиту. Впервые в жизни я осмелилась открыть рот и заявила Сакубаи, что амма – увядающий цветок, который уже много дней не видел ни капли надежды, и уж ей-то, Сакубаи, стоило бы понять это без моих разъяснений.
Сакубаи захихикала:
– Увядающий цветок? Ни капли надежды? Да ты никак поэтом заделалась? – Она рассмеялась и пошаркала к себе в комнату.
Однажды вечером амма с глухим стуком упала в обморок прямо на кухне, а я, закричав от ужаса, бросилась к ней и попыталась привести в чувство, однако она лежала как неживая, лишь слезы текли из-под сомкнутых век. Не зная, что предпринять, я начала, дрожа, вытирать ей слезы, пока мне в голову не пришло сбегать в деревню за вайдьей
[33].
Когда я подбежала к его дому, то увидела в окно, как жена лекаря что-то готовит, а над очагом поднимается дымок. Я решительно постучалась, но, увидев меня на пороге, вайдья лишь зевнул.
– Пожалуйста, быстрее! Амме плохо! Она упала и глаза не открывает.
Он опять зевнул, неторопливо вернулся в гостиную и опустился на подушки.
– Пожалуйста, помогите! У вас же есть лекарства, которые ее вылечат, правда?
– Да, но сейчас я как раз собирался поужинать. Приходи попозже.
Его жена возле очага бросала на сковородку кусочки теста, дом наполнял аромат горячих роти, а шестеро забившихся в угол детишек с жадностью вгрызались в добычу.
– Я подожду, – сказала я.
Он пожал плечами:
– Да и после ужина я, может, к вам не сразу приду. Сперва вздремну.
Из-за занавески выглянула жена лекаря. От жары щеки у нее раскраснелись, и в ее глазах я увидела жалость. Она тихо, почти шепотом сказала мужу, что перед ним ребенок.
– Закрой рот. Это шлюхи из низшей касты, чего ты взялась их защищать? – одернул он жену.
Женщина торопливо шлепнула на сковороду еще один комок теста. Больше она на меня не смотрела.
– Я пожалуюсь отцу, – сказала я.
Лекарь уже склонился было над тарелкой, но тут поднял голову и посмотрел на меня.
– Я пожалуюсь отцу и скажу, что вы не стали нам помогать, – повторила я.
– Да твой отец вообще не знает, что ты существуешь, – рассмеялся он.
– А вот и неправда. Мы с папой часто видимся. Просто он не велел об этом рассказывать, – соврала я.
Смех стих. Я сама не ведала, что творю, но моя хитрость сработала. Я и прежде видела, как при одном упоминании о моем отце наши деревенские жители принимались таращить глаза и словно коченели – ведь папа был сыном заминдара. На этот раз я обратила власть, которую отец имел над ними, себе на пользу. Не раздумывая, я просто выпалила то, что первым пришло в голову. Лекарь тоже особо не размышлял: быстро отодвинув тарелку, он сунул мне в руки свою докторскую сумку, и мы отправились в путь. Мне хотелось идти побыстрее, но сказать об этом я не осмелилась, боясь, как бы он не передумал. Помню, что на лбу выступил пот, а сердце всю дорогу до дома колотилось как бешеное.
Уже возле дома я побежала вперед, не зная, чего ожидать. Однако амма сидела на кухне, прямо на полу, привалившись к стене, и пила воду из стакана, который держала перед ней Сакубаи. Я выпустила из рук лекарскую сумку, бросилась к амме и обняла ее. Переступив порог дома, в котором жили представители низшей касты, вайдья поморщился, но не сказал ни слова. Он присел возле аммы, проверил ей пульс, заглянул, оттянув веки, в глаза, а затем открыл сумку и вытащил оттуда зеленые и желтые травки.
– Смешайте с медом и молоком, и пускай принимает три раза в день, – сказал он, сунув их Сакубаи.
Через несколько дней амме стало лучше, она явно приободрилась, и я нарадоваться на нее не могла. Вот только Сакубаи постоянно бранила мою стряпню – то, мол, рис переварен, то дал пересолен или овощи получились чересчур острыми. А потом амме стало совсем худо. По ночам ее тело горело огнем, в бреду она принималась уверять меня, что тревожиться не стоит и что я непременно найду свою любовь. Почти каждую ночь я сидела возле нее, протирая ей лоб мокрой тряпкой, и надеялась, что лихорадка отступит. Днем было не лучше: изнуренная болезнью, амма не могла передвигаться самостоятельно и по нужде ходила, опираясь на мое плечо. Все мои попытки накормить ее она яростно отвергала.
Однажды вечером я сидела возле окна – поглядывала на лес и латала старую юбку, – а амма спала рядом со мной. Вдруг Сакубаи выскочила из своей комнаты и, громко крича, стала сыпать обвинениями:
– Твоя мать болеет, потому что ты не желаешь проходить посвящение! Не желаешь принимать нерушимый обет, которому следовали женщины нашего рода! Это не что иное, как проклятие Богини.
– Мукта никогда не станет одной из нас, – едва слышно пробормотала амма, с трудом приоткрыв глаза.
Сакубаи прошаркала обратно к себе в комнату и пробурчала:
– Не понимаю, чего она добивается… Чем нам платить за еду, если она не зарабатывает? И надолго ли нам хватит сбережений?
Обдумывая слова Сакубаи, я вспомнила, что она оказалась права, когда заявляла, что мой отец никогда к нам не вернется. Возможно, сейчас она тоже права и амма действительно заболела из-за меня? Может, решение в моих руках? Да и в конце концов, что это за обряд посвящения? Что мне надо будет каждый день прибираться в храме? Готовить еду для жрецов? Ведь амма именно за этим и ходила в деревню. Я не видела никакой связи между обрядом посвящения и приходившими к амме мужчинами.
Однажды пасмурным утром я сидела на заднем дворе, раздумывала над словами Сакубаи и решила принять ту участь, что она для меня уготовила, – уж тогда-то Богиня наверняка исполнит мое желание и амма исцелится.
Я, как мне самой казалось, набралась достаточно храбрости, чтобы сообщить об этом амме, и направилась в спальню, сгорая от нетерпения побыстрее выложить все начистоту. Амма лежала на койке, глядя в окно. Она все время кашляла, ее глаза подернулись темноватой пленкой, а укрытое простыней тело казалось совсем тщедушным. От моей аммы в ней ничего не осталось. Нет, я не буду рассказывать. Лучше уж все скрыть.
Никогда раньше я не видела, чтобы Сакубаи так радовалась.
– Ты спасешь свою мать, и за это на небесах тебя ждут особые почести, – воскликнула она и впервые в жизни обняла меня.
После этого события развивались так быстро, что мне не верилось. Мне казалось, будто все происходит во сне. Из Бомбея явилась Мадам. Она шагала к нашему дому, и с ее волос на тропинку падали жасминовые цветы, а потом, когда она заговорила со мною, ее губы подрагивали от радости.