– Когда кто-то лезет к тебе в дом и двигает мебель, это ужасно. И ты ведь совсем одна, Пич.
– Да-да, – подвывает она.
Больше не могу на это смотреть. Встаю и заявляю:
– Я займусь расследованием.
– Валяй, Джозеф.
– Есть подозреваемые?
Ты обвиваешь рукой мою ногу, я глажу тебя по голове.
Пич отворачивается и смотрит в окно (типичное поведение лжецов).
– Возможно, унылый туповатый курьер из фреш-бара. Хотя ума не приложу, как ему хватило мозгов сюда пробраться. У него, похоже, даже высшего образования нет… Без обид, Джо.
– Ничего.
– Я без задней мысли.
– Разумеется.
Мне насрать на ее мнение. Я наклоняюсь, беру тебя за подбородок и целую – в губы, с языком, не стесняясь. Встаю и киваю Пич, выходя их комнаты.
Сначала заглядываю в библиотеку, проведать старину Сола Беллоу. Неудивительно, что ты вечно не успеваешь писать. Пич, как стервятник, отвлекает тебя от работы своими дурацкими капризами и фальшивыми трагедиями. Блайт сейчас, наверное, включила Моцарта, заварила себе чай и строчит уже десятый набросок рассказа, целиком погрузившись в мир слов. Ты предпочитаешь реальную жизнь. Достаю покалеченного Беллоу и прислушиваюсь, как вы топаете на кухню. Пич приказывает разогреть пиццу. Ты удивляешься:
– Я думала, тебе нельзя помидоры.
– В таком состоянии мне уже все равно.
– Бедняжка, – мурлычешь ты.
– Да, я знаю, – не стесняясь, лжет она. – Чудовищная несправедливость.
С меня хватит. Прощаюсь с мистером Беллоу и иду наверх. Моя первая остановка – спальня Пич, огромная, чуть ли не с весь наш магазин. Обстановка шикарная, богатые умеют заполнять пространство. В комнате несколько французских дверей: одни ведут в шестиметровую гардеробную, другие выходят на террасу. Не могу отказать себе в удовольствии потрогать антикварный комод из выбеленного красного дерева.
Я хочу расслабиться, поэтому запираю дверь. Разуваюсь и прохожусь босиком по коврику из меха норки (настоящей норки, черт возьми!). Райское блаженство. Огромная кровать с балдахином и резным изголовьем застелена простынями от Ральфа Лорена (я проверил). А встроенный книжный шкаф ломится от изданий Вирджинии Вулф, старых и новых, дорогих и дешевых в мягких обложках. Оказывается, Пич бегает марафоны. Ленточки участника понатыканы в книги, как закладки. Провожу рукой по резьбе комода. Хорошая вещь, только вся верхняя крышка завалена пластиковыми тюбиками со средствами для волос. Какое варварство! На стене – гигантский телевизор. Куда ж без него?
Хочу выйти на террасу, но дверь заклинило. Дергаю – давай, сука, открывайся! – и она подается. Теряю равновесие, хватаюсь за комод, но, конечно, не удерживаюсь и лечу на пол вместе с парой тюбиков и зачитанным изданием «Своей комнаты», из которого на меховой ковер вываливается стопка фотографий. Поднимаю их – и поверить не могу своей удаче: это шестнадцать чудесных, откровенных снимков тебя. Надо отдать должное, Пич – великолепный фотограф.
Снимки затасканные, заласканные, затроганные, на некоторых отчетливо видны отпечатки пальцев. Похоже, Пич любит тебя гораздо больше, чем я предполагал. Перебираю фотографии и не могу остановиться: одна лучше другой. Вот ты, восемнадцатилетняя или даже чуть младше, в свободной майке, без трусов, спишь распластавшись на спине в своей кровати. В окно льется солнечный свет, и ты, как ангел, почиешь в нем, глаза закрыты, ноги раздвинуты. Вот ты в бикини трогаешь пальцем воду, и попка торчит, как аппетитный спелый персик. Вот ты ночью на пляже обнаженная занимаешься сексом с каком-то парнем. У Пич отличный фотоаппарат: видно все, даже твои глаза и набухшие соски.
Опускаюсь на кровать – что за
сладкие
грязные
снимки.
Под покрывалом какой-то бугор. Приподнимаю и нахожу комок потных беговых шмоток Пич с носками в кровавых подтеках. Забираюсь на кровать, отодвигаю валяющуюся тут же шаль (теперь понятно, зачем она их носит: чтобы прикрывать свои невидимые эрекции) и раскладываю фотографии. Хочу трахнуть каждую из них. И ту, где ты в старшей школе с челкой, и ту, где в университете с аппетитной задницей, и ту, черно-белую, где тебя уже трахает какой-то парень. К сожалению, он – не я; ничего, скоро мы исправим эту ошибку, и ты будешь стонать: «О Джозеф»… Я кончаю в первую попавшуюся тряпку – вонючий спортивный лифчик Пич. Оставлять его нельзя, она явно заметит «подарок». Не остается ничего другого, как засунуть улику себе в трусы.
Еще раз на прощание перебираю снимки, прежде чем вернуть их в тайник, и улыбаюсь.
Когда я привожу себя в порядок и спускаюсь, вы уже сидите на террасе. Теперь я смотрю на все другими глазами, и это проблема. Пич влюблена в тебя, однако ты моя, и, думаю, нам нелегко придется, пока она будет кружить рядом, строя из себя больную, притворяясь жертвой, разыгрывая покушения – делая что угодно, лишь бы привлечь твое внимание.
Я боюсь даже смотреть на тебя, пока снимки еще свежи в моей памяти.
Пич пьяна и жалуется, что ее вечно преследуют какие-то маньяки. Я сажусь на ручку кресла, как делают детективы в фильмах, и потираю подбородок.
– Если позволите… Пич, я заметил, что ты принимаешь участие в марафонах. Тренируешься каждый день?
– А что? – цедит она, испепеляя меня взглядом. Будь ее воля, придушила бы меня. И совсем не из-за того, что я не учился в университете. А из-за того, как ты на меня сейчас смотришь.
– Просто, – терпеливо объясняю я, – если ты каждый день бегаешь, тебя может выследить любой извращенец.
Ты всплескиваешь руками, шаль падает на колени.
– Боже, Джо! Она каждый день бегает по Центральному парку по утрам перед работой.
– Совсем не каждый, – возражает Пич и делает музыку тише. Вот и славно, так я лучше слышу, как ты вторишь мне.
– Не скромничай. Ты удивительная, бесстрашная. Я не решилась бы бегать одна в глуши!
Пич пожимает плечами, но ей явно льстят твои слова.
– Это небезопасно. – Я киваю.
– Знаешь, Джозеф, я презираю всякие рамки. Меня не переделать.
Ты берешь список подозреваемых, который вы набросали, пока меня не было, и что-то говоришь, но я не слышу, потому что перед глазами у меня фотографии.
– Джо! – окликаешь ты и поворачиваешься к Пич. – Еще есть варианты? Кто-то, с кем ты встречалась?
Пожимает плечами.
– Ну не знаю… Разве что Джаспер, он был сильно влюблен…
Наглая ложь! Однако надо терпеть.
– Этот парень, Джаспер, сильно обломался?
Скажи я, что небо синее, Пич непременно поправила бы меня, что оно «сапфировое». Поэтому я не удивляюсь, когда она возражает:
– Такие мужчины, как Джаспер, с честью принимают отказы. У них достаточно насыщенная жизнь, чтобы не зацикливаться на любовных неудачах.