Набоков в Америке. По дороге к "Лолите" - читать онлайн книгу. Автор: Роберт Роупер cтр.№ 79

К январю 1959 года Дмитрий освободился, его отец подписал договор с издательством²⁰, а Дмитрий тут же получил аванс. “Я тебе передать не могу, как я счастлива”²¹, – писала Вера своей подруге Елене Левиной в Кембридж. Дмитрий все время чем-то болел. У него постоянно “какие-то хвори, – писала Вера в дневнике, – он большой и сильный, и до того как его призвали в армию, был совершенно здоров. Потом схватил не то простуду, не то грипп, не то какой-то вирус, и никак не может от него избавиться”^•22. В общей сложности Дмитрий проболел год. В 1962 году у него обнаружили синдром Рейтера, аллергическое реактивное состояние, которое часто возникает у молодых людей после перенесенной венерической инфекции²³. Вера считала, что у Дмитрия слишком большая нагрузка, и была рада, когда он бросил работу в офисе – единственную за всю его жизнь²⁴.

19 января 1959 года Набоков провел последнее занятие в Корнелле²⁵, “которому прибавил шарма, – писал он Минтону, – фоторепортер”, непрестанно снимавший писателя. Мировая пресса ни на минуту не оставляла его вниманием²⁶. В конце февраля на Манхэттене Набоковы отвечали на звонки Time, New York Times, лондонской Daily Mail и Daily Express и других журналов, а еще Набоков отказал трем телепередачам. Вере приходилось писать до пятнадцати деловых писем²⁷ в день ^[57]. Встречи и приступы недомоганий задержали Набоковых в Нью-Йорке до 18 апреля, и все это время с ними носились как со знаменитостями – впоследствии Вера вспоминала те “золотые деньки” и записала в дневнике, что сотни людей пожелали засвидетельствовать им свое почтение²⁸.

Перед тем как снова отправиться на Запад, Набоков уладил важное для него дело: отдал исследование о “Евгении Онегине”, главный научный труд всей своей жизни, в принстонское издательство Bollingen Press. Сопутствовали ему и прочие признаки писательской славы, о которых обычно писатели могут лишь мечтать. Британский издатель “Лолиты”, Джордж Уэйденфелд, встретился с Набоковыми, когда они были в Нью-Йорке, и пообещал (причем в конце концов сдержал почти все свои обещания)²⁹ издать или переиздать в Великобритании “Под знаком незаконнорожденных”, “Приглашение на казнь”, “Николая Гоголя”, “Память, говори”, “Смех в темноте”, “Подлинную жизнь Себастьяна Найта”, а также или “Дар”, или “Защиту Лужина”. В Англии положение с цензурой пока что оставалось неясным, так что издание приличных, без мотивов педофилии, произведений Набокова могло пойти на пользу “Лолите”, однако чутье подсказывало Уэйденфелду, что каждое слово такого автора, как Набоков, – тем более теперь, после выхода революционного романа, – будет долгие годы привлекать читателей, и он решил рискнуть.

Превосходный французский перевод “Лолиты”, выполненный издательством Gallimard, был завершен: в Нью-Йорке Набоков прочел корректуру³⁰. Перевод “Приглашения на казнь”, который сделал Дмитрий, тоже оказался удачным. Больше Набоковым не пришлось с досадой доделывать за сыном его работу, по крайней мере, так, как это было с “Героем нашего времени”, так что несбыточная мечта приспособить Дмитрия к семейному делу, то есть перевести на английский язык все русские произведения Набокова, начиная с “Машеньки” (1926), теперь казалась осуществимой³¹. Как и долгое путешествие по западным штатам. Из Нью-Йорка Набоковы поехали на юг, поближе к теплу. Первую остановку сделали в Гетлинберге, штат Теннесси, – воротах в национальный парк “Грейт-Смоки-Маунтинс”, в котором впервые побывали в 1941 году, в первое эпохальное путешествие на запад. “Мы ехали медленно”, – описывала Вера эту часть их поездки. В высокогорьях Теннесси “буйно цвел кизил и многочисленные… деревья и кустарники, которыми пестрели склоны гор”³².

Набоковы надолго попрощались с Америкой. Они не знали, что это прощание, и не признавались в этом сами себе: им виделась определенная бестактность в том, чтобы, получив большой куш, развернуться спиной к стране, которая их приютила и благодаря которой, как утверждают некоторые, Набоков стал всемирно известным писателем ^[58]. Безукоризненная восприимчивость Набокова, его интерес к экзотической, пестрой американской действительности породили великие произведения. “Бледное пламя” стал последним, наполовину американским романом (задуман в Соединенных Штатах, написан по большей части за границей; события разворачиваются в Америке, если не считать воспоминания Кинбота о волшебной стране); после “Бледного пламени” появилась “Ада”, труд всей жизни, умное, жесткое, высокомерное произведение, полное описаний механистических совокуплений в духе Хью Хефнера, на фоне фантастических пейзажей, полное гротескных каламбуров, напоминающих стиль “Поминок по Финнегану”: Набоков некогда сказал, что этот роман – “холодный пудинг, а не книга, надоедливый храп в соседней комнате”³³.

“Удивительные люди эти американцы!” – восклицает Вера, и в этих словах отразилось их с Владимиром отношение к Америке. Однако были у них и причины для досады. Из проекта под названием “Дмитрий” долгие годы ничего не выходило. В Америке родители, которым, разумеется, хотелось видеть сына благополучным, постоянно боялись за него из-за склонности Дмитрия к опасным увлечениям. Набоковы хотели, чтобы он занимался чем-то полезным и разумным. А уж когда Владимир прославился, объяснять Дмитрию, что не стоит покупать ту или иную машину или спускать родительские деньги на ветер, стало еще труднее: действительно, почему бы не жить весело и на широкую ногу?

Беспокоили Веру и беспорядки в Америке. В мае 1958 года она записала в дневнике: “Вчера ночью ревущая толпа студентов Корнелла заявилась к дому президента Мэлотта. Когда он вышел с ними поговорить, они забросали его яйцами и камнями”. Причиной протестов оказался “предполагаемый запрет на так называемые «вечеринки в общагах», – может, и несправедливый, но это не оправдание для уличных беспорядков, – отрезала Вера. – Кирка, младшего сына профессора Сейла, – речь о Киркпатрике Сейле, редакторе студенческой газеты и будущем «левом» журналисте, – который в июне должен был закончить университет, временно исключили как официального заводилу студенческой толпы”^•34.

Жесткая реакция Веры объясняется памятью об уличных беспорядках, которые устраивали большевики. А может, молодежный протест пугал ее сам по себе. В доме президента Корнелла разбили окна³⁵. Иногда ярый Верин антикоммунизм рождал странные идеи – к примеру, уверенность (которую разделял и Владимир) в том, что Пастернак охотно служит советским хозяевам и что рукопись “Доктора Живаго” передали итальянскому издателю-коммунисту Джанджакомо Фельтринелли³⁶ не просто так; что критика Советского Союза в романе насквозь фальшива и рассчитана исключительно на то, чтобы “поднять продажи на Западе” и в Советский Союз “потекла иностранная валюта, которую власти прикарманят и в конце концов потратят на зарубежную пропаганду”, как объяснял Владимир в интервью. “Любой русский интеллигент понимает… что на самом деле книга большевистская и исторически лживая – хотя бы потому, что в ней нет ни слова о февральской революции 1917 года”³⁷, о попытке переворота, устроенного политической партией, в которой состоял отец Набокова.