Порода. The breed - читать онлайн книгу. Автор: Анна Михальская cтр.№ 34

Ну вот, — подумала я, возвращаясь на диванчик у стола. Вот и раздался голос родины. Все как всегда. Муж бросил, бабушка умерла, с горя. Ушел к любовнице с портфелем. Выгнала. Дура.

Тут я заметила, что в зеркале напротив некая женщина устало облокотилась на стол, подперев рукой склоненную рыжую голову, как сестрица Аленушка, в безнадежной, чисто русской позе. Вот она, русская тоска. Да ведь это я!

Но бедная Валя! Ныне миллионерша, хотя, кажется, уже бывшая (si devant, как сказала бы еще не преданная ни огню, ни земле Анна Александровна Корф). А каких-то пять лет тому — библиограф пединститута на Пироговке и моя подруга. В предыстории, то есть в библиотечной, пединститутской жизни — Валя; всего лишь позавчера, в жизни жены долларового миллионера — Валентина (можно — просто Тина); а сегодня… Ну что ж, пусть пока Валентина. Тины не будет, пока (и если) не вернется муж с портфелем.

Анна Александровна воспитала внучку одна. Родители девочки погибли в геологической экспедиции в начале шестидесятых. Тогда на Плющихе стоял еще, тихо истлевая в шелушащихся чешуйках серой краски, деревянный дом Плещеева, а неподалеку — такой же, с покосившимся крылечком, на которое взбегал юный Блок, наезжая в Москву с молодой женой, а слева, в Ружейном переулке, еще смотрели друг другу в глаза домики с мезонинами: в одном когда-то учился на фортепьяно Рахманинов, в другом писал Фет. И тогда в устье Плющихи самым заметным зданием был не отель "Белград", или «Золотое кольцо», а кинотеатр "Кадр", похожий на длинный конюшенный сарай, хотя прежде не только владела этим строением, но и жила в нем то ли тетка, то ли бабушка Льва Толстого.

Как раз напротив "Кадра", в четырехэтажном доходном доме начала века, века уже не железного, а стального, в коммуналке, в комнате высотой втрое большей, чем длина, и вырастила внучку Анна Александровна Корф, с незапамятных времен старший библиограф Высших женских курсов Герье, а позднее — пединститутской библиотеки. И сделала она внучку тоже библиографом. Старшим — не успела. Ведь долог путь от младшего библиографа к просто библиографу, и был он пройден, но вот на еще более тернистый и длительный, почти бесконечный путь к старшему времени уж не хватило. И началась перестройка, и смела всяческие границы и вехи, и библиографов заодно, и кинотеатр "Кадр" стал отделением ГАИ, а внучкин муж — миллионером. А Валя, соответственно, — миллионершей Валентиной, можно просто Тина.

В кухню вышла Мэй, потягиваясь и продвигаясь к холодильнику, в недрах которого хранилась сладостная влага. Прозрачная и крепкая. И ощупью Мэй нашла то, что искала, за банками с зеленым горошком, где по привычке до сих пор прятала от мужа, уже покойного, свою бутылку. И мы выпили водки.

— Кто-то звонил, Анна? Или мне приснилось?

— Моя подруга из Москвы. Валентина.

Мэй еще не до конца проснулась, и, наверное, поэтому не могла скрыть недовольства. Сейчас она особенно напоминала Генриха Восьмого. В момент, когда он узнаёт об измене очередной жены. Особенно нижняя часть лица — точь в точь. Губы скривились в непрозвольную гримасу:

— Sorry, Anna, эта твоя приятельница… Она тоже хочет продавать лен? Или еще что?

Тут я сообразила, что наделала, второпях утешая Валю. Не подумав. А ну как она и вправду приедет в Ньюмаркет? Как мы с ней будем видеться, если я себе уже не хозяйка? А хозяйка у меня Мэй? Теперь-то я знаю, как она одинока и как ревнива. И своевольна. Вот ужас. Не успела отделаться от Валерочки, как еще сильнее влипла. Да. Из огня да в полымя. С Грибом Владимиром Владимировичем как-нибудь справлюсь, а вот Валя… Валю жалко. Ну, попробуем.

— Нет, она ничего не продает. И не покупает. Это моя подруга детства. Мы с ней выросли в одном дворе. Очень близкий мне человек.

Мэй нахмурилась. Начало было явно неудачным.

— Мэй, dearest, Валентина мне даже не подруга. Она как сестра. Вместо сестры. Знаешь, у русских так принято: крестная сестра. Эти узы очень сильны, — прибавила я слишком уверенно (что-то никакой особой крепости таких «уз», как, впрочем, и других, у русских я не замечала).

— Oh, dearest dear, — Мэй подалась вперед и облокотилась на стол.

— Ее бабушка моя крестная (была, — подумала я с горечью: si devant!). — Меня даже назвали ее именем — Анна. Значит, у нас одна небесная покровительница.

Нордически-пронзительный взгляд Мэй стал мягким, как средиземное море.

— Валентина сирота, у нее только бабушка и я на свете и остались, — беззастенчиво врала я, надеясь, что если существование мужа выплывет наружу, я и его смогу объяснить. А впрочем, что, собственно, объяснять? Ведь теперь это правда, правда истинная. Сбежал, подлый предатель. Да и Анна Александровна умерла…

— Мэй, я так волнуюсь, что не сказала самого главного: бабушка Валентины умерла. Только вчера. Моя крестная. Теперь Валентина одна на свете. Вот она и сказала мне об этом, — закончила я уже величественно, как и подобает русской, узы которой особенно сильны, а дух соответственно высок. — Да и у меня после смерти Анны Александровны только мать и Валентина. И моя собака, — прибавила я спохватившись. Лицо Мэй уже выражало решимость. Ну все, — подумала я, — дело сделано. Теперь Валентина может ехать.

— А у Валентины есть собака, Анна? Ей нужно немедленно помочь. Бедняжка обречена на недостаток внимания. Кто теперь будет ею заниматься?

— Нет у нее собаки никакой… — я вовремя оборвала фразу: не хватало еще ляпнуть, что у самого близкого мне человека, узы с которым особенно крепки, не только нет собаки, а есть любимая кошка. Кроме меня. Вернее, не кроме. Это я кроме.

Я сделала паузу. Мэй тоже помолчала. В этом молчании судьба Валентины (да и моя, моя!) заколыхалась в голубоватом воздухе рядом с тонкими нитями дыма „Silver Cut”.

Пронзительный, как тревожный крик дюжины малиновок в живой изгороди, раздался звонок. «Господи, помоги, — взмолилась я, — кто же это еще? Валя или Валера? Валера или Валя? А может, сам Гриб?»

— Ну конечно, это Пам! Или Пат! — вскричала Мэй, рванувшись к аппарату. — Они собираются завтра нас навестить. Собак помогут вымыть, и вообще… Тебе обязательно нужно с ними познакомиться…

Телефон был далеко, Мэй понадобилось время, чтобы вылезти из-за стола, не потревожив Опру, споткнуться о Водку, а малиновки все трещали, пока я гадала: кто?

— Это снова тебя, Анна, — сказал мне Генрих Восьмой, протягивая трубку жестом Медного Всадника.

К этому времени силы мои иссякли. И когда заскрипел голос Великого Дрессировщика, я даже вздохнула с облегчением: пусть, все обойдется как-нибудь, по крайней мере этого фигуранта не жалко. (Ах, Валентина!). Да и жива была еще память о моральной победе в прошлой телефонной дуэли.

— Анькя-э, — неожиданными чистыми тонами радости проговорила трубка, — ну ты как там? Держишься? Молодца! Давай-давай! А то Гриб уже едет. Жди Гриба, вощем. Гриба, говорю, жди, — повторил Валера так внушительно, что от прошлого моего триумфа не осталось следа. Я вся съежилась. Ну вот. Накрыли.