Порода. The breed - читать онлайн книгу. Автор: Анна Михальская cтр.№ 36

Взглянув в конец коридора на подсвеченный портрет девочки с собакой и атласные туфельки (все-таки что-то родное: девочка смотрела мне в глаза строго, но доверчиво, а собака была просто моя Званка), я вошла в свою комнату, сняла то, что могло измяться, и рухнула на послушную уже кровать.

Что же это? Может, те десять минут, которые Мэй провела в офисе (даже семь, если учесть посещение туалета) для «западного умения работать» как раз и есть тот срок, за который можно переделать столько, что русскому при его лени и не снилось? Эту мысль я отвергла. Остается одно: у нее, наверное, куча служащих, которые и ведут дела, а хозяйке хватает для координации семи минут в день? Я вспомнила, как серьезно Мэй отнеслась к моему приезду — да, она определенно говорила, что отложила дела ради того, чтобы показать мне родину и все самое любимое. Понятно: у нее что-то вроде отпуска, и это все объясняет. И все же… Сомнение осталось, и с ним я погрузилась в недолгое забытье.

Очнувшись, я прислушалась. Ни звука в громадном доме. Вместо халата для жизни в Англии я взяла накидку из кремовых вологодских кружев — бабушка купила ее то ли в самой Вологде, то ли в Кинешме, где работала с беспризорниками в двадцатые годы, так что эта неземная красота была ей вполне по карману. Зато мое отражение в резной дубовой раме было бы вполне уместно в королевских покоях. Я приоткрыла дверь. По-прежнему тишина. Я знала, что далеко в другом конце коридора, напротив девочки с собакой, вход в апартаменты Мэй, и знала, что раз уж я проснулась, следует спуститься вниз и ждать в кухне, пока не появится хозяйка. И тут зазвонил телефон. Я молнией ринулась вниз по лестнице, схватила трубку. В ней тоненько ныл долгий гудок. Я растерянно оглянулась. По лестнице, позевывая, спускалась Мэй.

— Что ты, Анна! Это был мой будильник. Ты приняла его за очередной звонок, poor thing! ^[91] Мы же договорились: Shit! Ничего не бойся, они тебя больше не тронут. Знаешь, одну собаку стошнило прямо на постель, придется убрать.

— Я помогу.

— Спасибо, дорогая, мне так надоело все делать самой! (Я не могла не вспомнить по крайней мере трех разных женщин, которые время от времени то смело управлялись с гигантским моющим пылесосом, который стремился обвить их всеми своими трубками и трубами, как Левиафан, то тащили прочь из дома корзины с выстиранным бельем).

— Бери ведро, а я найду порошок. Тут Мэй взглянула на меня чуть пристальней и тихо ахнула.

Я стояла, держа в руках красное пластмассовое ведерко, и тут с недоумением опустила его на пол. Мэй молча смотрела на меня.

— В чем дело, Мэй? Что-нибудь не так?

— But Anna dearest, what is it you are wearing? WHAT is it?? It’s SUPERB!! It’s probably that famous northern lace, I don’t remember its name… And the COLOUR!!! It looks… It looks so ancient! And so very special!! WHY on earth are you wearing it with this bucket in the kitchen? It’s worth a queen! ^[92]

— Вообще-то это было задумано как халат, — сказала я. — Но вещь действительно старинная (тут я от души и с должным количеством восклицательных знаков похвалила Мэй за ее «чутье ко всему настоящему» — тонкий комплимент, черт возьми!). — Значит, ты думаешь, я могу в этом пойти сегодня даже в ресторан?

— Даже! В этом на церемонию представления королеве можно пойти. Сама не была, не знаю, но общая идея у меня есть. Вот Энн, ее муж и Джим довольно близко знакомы с Ее Величеством и семьей, они подтвердят. Джим — дядя Ричарда по отцу.

— Нет, Мэй, мне кажется, ты как-то спешишь. Зачем это мне? Хорошо, пойдем наверх отмывать собачью рвоту, я переоденусь. Спасибо тебе — иначе я бы и не узнала, что у меня есть такая волшебная одежда.

— Волшебная — вот оно! — И мы поднялись в святая святых этого дома — спальню хозяйки. Здесь все было белым и голубым, мраморным и атласным — ступени утопленного в полу бассейна, окруженного зеркалами, шкафчики, столики, кровать в форме раскрывшегося лепестка, на просторах которой легко помещалась и сама Мэй, и обе борзые. Кружева я бережно повесила на вешалку в пустой гардероб у себя в спальне, и отмывание покрывала не заняло много времени. Пора было собираться к вечернему выезду, — так назвала Мэй то, что нам предстояло. Очевидно, слово «shit» подействовало как магическое заклинание — телефон не обнаруживал себя, и облака тьмы клубились где-то в отдалении.

Из-за стола в кухне, где мы с Мэй сидели уже одетые, попивая молодое красное вино с юга Франции и не зажигая свет, видно было, как из-за поворота подъездной аллеи показались два огня, чуть позже прошелестели по гравию шины, и машина остановилась. Через минуту в дверях появилась высокая фигура.

Well, ladies, aren't you against such an amateur driver as myself for this summer evening? ^[93]

Ladies are never against amateurs as well as amants or anybody loving, mind it, Richard dear ^[94], - проворковала Мэй. — Хочешь стаканчик на дорожку?

Добродетельный шофер отказался, и мы вышли на крыльцо. Опять в воздухе витало что-то морское — какая-то свежая влажность. Умоляя «собачек» не скучать, Мэй заперла дверь, то и дело роняя ключи на гранитные ступени, Ричард подошел к машине и распахнул заднюю дверь. К моему ужасу, при этом он смотрел на Мэй. Что-то чирикнув, она впорхнула в рокочущую пахнущую кожей пещеру. Выбора не оставалось — вместо совершенного затылка бравого летчика Британских ВВС, как в прошлую поездку к Энн, мне уготовано было другое зрелище — летчик в профиль. Мерседес всей своей тяжестью выдавливал из серого гравия тот особый звук, ради которого, как я теперь вижу, гравий и существует — звук довольного мурлыканья тигра после сытного обеда, звук полноты жизни. Я смотрела вперед, думая о том, что в Европе тайно существует особый акустический инструмент из двух частей — дорогой машины и гравийного подъезда к усадьбе. Музыкальным инструмент не назовешь, ведь через слух действует он не на душу, а непосредственно на центры удовольствия в мозгу. И выделяются эндорфины, и удовлетворение наступает.

Машина выехала на асфальт. Уже совсем стемнело. Сельская дорога стала вдруг такой узкой, что я заволновалась: а что если кто-то поедет навстречу? Мы быстро двигались между высокими, как деревья, но сплошными стенами живых изгородей, и в свете фар появлялись и тут же исчезали прелестные белые корзинки цветков боярышника. То и дело Ричарду приходилось сбрасывать скорость: дорогу пересекали некрупные тени. Наверное, это были кролики, но я не спрашивала. Мэй молчала, умиротворенно покуривая свой «Silk Cut» — в зеркале заднего вида мерцал огонек. И вот в мягком мраке черной ворчащей машины, в темном лабиринте пышных зарослей боярышника, усыпанного белыми цветами, время исчезло. Все казалось таинственным. Лицо Ричарда то на миг освещалось фарами, то было чуть различимо, как негатив. Невесомая, серебристая в призрачном свете прядь надо лбом то опускалась, то взлетала от ночного встречного ветра. Он напоминал птенца хищной птицы: глаза очень светлые, широкие, но в глубоких глазницах, нос горбатый, но короткий и тонкий, шея длинная, но гибкая и сильная. Впечатление утра, когда я настолько была уязвлена его совершенством, что инстинктивно, просто из чувства самосохранения, вовсе на него не смотрела (вот, наверно, отчего деревенские девушки закрывают лицо рукавом) — все это как-то улеглось, потеряло остроту. Теперь мне нравилось искоса рассматривать этого англичанина — ведь все вокруг было ночным и вечным: свежий морской ветер в лицо, быстрая езда в темном лабиринте из листьев и белых цветов.