Петр Иванович - читать онлайн книгу. Автор: Альберт Бехтольд cтр.№ 76

Хоть это и курьезно, Ребман вполне согласен с таким положением вещей. Что и неудивительно, так как у такой доброй хозяйки, каковой была пасторша, «мука в жбане и елей в чванце» никогда не истощались.

Вообще в доме совершенно не было ощущения, что живешь в клерикальной семье: никогда не слышно ни молитв, ни елейных речей, – все как у обыкновенных людей. Дети не ходят в церковь, даже в русскую, которая имеет для них больший вес, чем отцовская.

И сама пасторша – в ней нет и следа того, чего поначалу так опасался Ребман; она даже с удовольствием рассказывает анекдоты, как, например, вот этот: «Всем известно, что императрица Екатерина вела далеко не монашеский образ жизни: когда ей попадался на глаза красивый молодой человек – даже если это был обыкновенный солдат – она проявляла по отношению к нему «государственно-материнский интерес». Однажды на придворном балу она обратила внимание на молодого офицера, писаного красавца. Тотчас послала одну из придворных дам, чтобы та его к ней привела. Молодой офицер от ужаса – ведь никогда не знаешь, чего ожидать! – упал ниц, не смеет глаз поднять и взглянуть могущественной царице в лицо, так и согнулся в земном поклоне, но только позади самодержицы: царица с годами так раздалась вширь, что трудно было различить, где зад, а где перед. Наконец придворная дама шепотом подсказала бедняге: «Там, где брошка – там перед!»

Ребман пользуется возможностью и, конечно, учит русский язык, по принципу «бери, что дают», ведь у них в доме иначе почти не говорят. И когда он в трамвае или на улице что-то «выкопает», то несет услышанное домой, словно золото. Каждый день он приносит пригоршню «намытых» слов, однако пасторша ведет себя совсем не так, как если бы это было золото:

– Не вздумайте этого повторять при гостях: это выставит реформатский пасторский дом не в лучшем свете.

По вечерам или когда дети после обеда свободны, они ходят кататься на коньках на Чистые пруды или по воскресеньям отправляются в Сокольники кататься на лыжах. И как же это прекрасно – скользить по заснеженному лесу и видеть в сумерках вдалеке городские огни, так по-рождественски, хотя до Рождества еще далеко. Или они идут на искусственный бобслей московского яхт-клуба, где можно стремглав катиться вниз, даже не снимая коньков. А когда плохая погода, они играют в прятки по всему огромному дому, прячутся за шкафами и по всем углам, даже залазят внутрь органа, откуда потом выползают все запыленные и полузамерзшие. Но всем просто очень весело, и Ребману хорошо – как свинье в желудях.

Сначала пасторские дети над ним подтрунивали, что, мол, он говорит совсем не по-русски, а по-хохлацки. А потом они решили, что ему нужно дать русское имя. Пока такового у него нет, никакой он не русский вовсе. Отныне вас зовут Петр Иванович!

Они – яростные патриоты, эти дети московского пастора: так часто бывает в подобных случаях, когда люди иногда больше привязаны к своей новой родине, чем те, что уже тысячу лет живут на родной земле; особенно это сказывается в военное время.

И Ребмана они тоже заразили этой своей восторженной любовью. Когда они идут в театр, в оперу или на концерт и в публике раздается голос: «Гимн!», все тут же подхватывают хором: «Гимн! Ги-и-имн!!!» И оркестр играет по очереди все гимны союзных держав, начиная с «Боже, царя храни». А нашему швейцарцу в глубине души становится немного не по себе: «Вот они играют все национальные гимны, а нашего никогда и не услышишь, нас, швейцарцев, никто и в расчет не берет».

В самом начале войны, под впечатлением беседы с начальником полиции в Брянске, он еще колебался, чью сторону принять. Тогда он иногда даже тайком желал, чтобы русским досталось на орехи. Но когда в газетах сообщили, что им, и вправду, всыпали как следует, то у него возникло чувство, что перепало и ему самому.

Однако жизнь вокруг бьет ключом. Не проходит и дня, чтобы кто-нибудь не приходил к чаю. И приглашениями мы тоже не обделены, гостеприимство ведь и впрямь одно из самых прекрасных свойств русского народа. Стоит не видеться в течение одной только недели, а уже слышишь при встрече: «Сколько лет, сколько зим?!» «Гостеньки» – в них вся их жизнь, без этого никак нельзя, даже у самых бедных это так.

Не прошло и двух месяцев, а у Ребмана уже полгорода знакомых, и ему кажется, что он везде чувствует себя как дома. И когда ему делают комплимент, как хорошо он говорит по-русски и какое у него прекрасное произношение, он испытывает огромное чувство гордости.

И старик Арнольд берет его с собой, когда встречается с друзьями. Сначала он телефонирует:

– Что вы делаете сегодня вечером? Я иду к одному другу-музыканту. Приходите и вы, будем вместе музицировать.

– Но я ведь совсем не знаю никого из этих людей! – возражал поначалу Ребман. – И не могу предложить ничего достойного.

Тогда Арнольд каркал в телефон:

– Ну и швейцарец же вы! Ведь не ходят же только к тем, кого знают, ходят еще и к тем, кого раньше никогда не видели, именно это и есть самое интересное. Я бы хотел, чтоб в Москве нашелся хоть кто-нибудь, кого я еще не знаю, к нему бы сходил в первую очередь. А что до музицирования, вы ведь умеете, по крайней мере, слушать, а это уже кое-что, это может далеко не каждый.

Этими словами он представлял Ребмана каждый раз своим друзьям и знакомым:

– Я привел вам швейцарца-вундеркинда!

– Добро пожаловать! А как надо понимать, что это вундеркинд?

– Слушатель. Он величайший слушатель во всем мире!

В домах и на квартирах собирались люди из лучших кругов общества, которые говорили на всех языках и были во всем искушены. Рядом с ними Ребман сам себе казался совершенным невеждой и простаком. Но они никогда не давали ему этого почувствовать: это были добрые люди.

Как только гости сняли пальто и немного обогрелись, им сразу показывают инструменты: рояль «Блютнер» с особо красивым звуком. Спинет. Фисгармония «Мустель», которая звучит еще лучше, чем та, что у Арнольда. А вот старинные скрипки. Здесь слышишь имена всех знаменитых мастеров. Страдивари, Амати, Гварнери дель Джезу. Это все равно, что сказать, у меня есть картины Тициана, или Рембрандта, или Рафаэля. Это величайшие произведения искусства. И у них еще и голос есть, так что они живые. К сожалению, это не надолго. Наступают времена, когда уже не услышишь пения Страдивари или Гварнери.

И Ребман весь обратился в слух: великолепной красоты инструменты с зеркальным лаковым блеском и кристально чистым звуком скоро стали ему говорить больше, чем ветхозаветные пророки.

Один из друзей рассказывал, что богатейший московский купец приобрел целый квартет Страдивари. Больше четверти миллиона отдал! При этом не имея ни малейшего понятия, как держать в руках скрипку или виолончель.

Другой участник их беседы обратился к Ребману:

– В России много народу и много глупостей!

– Наоборот, – отозвался первый, – нет худа без добра. Если бы все ценные инструменты оказались в руках музыкантов, то через сто лет от них остались бы одни обломки. А так несколько шедевров останутся в целости и сохранности.