Петр Иванович - читать онлайн книгу. Автор: Альберт Бехтольд cтр.№ 73

Пока он так сидел на краю кресла, рассматривая и, скорее критично, чем благосклонно, оценивая окружающую обстановку, одна из дверей открылась и вошла красивая, статная женщина – вся в черном, от туфель до ушей, только на шее и на рукавах белые рюшики:

– Значит, вы все-таки решились?!

– Да, – запинаясь, начал молодой человек, сразу же поднявшись с кресла, – я был… Я думал, что…

– Что, боялись? Думали, что попадья – людоедка, которая особенно пристрастна ко всем швейцарцам?!

Тут Ребман уже не смог удержаться от смеха. Позволит ли госпожа пасторша вопрос:

– «Попадья» – это не совсем то слово?

– Ну, это как посмотреть. «Матушка» было бы лучше, так русские называют жен священников. Для меня попадья – не комплимент, хотя я и знаю, что Георгий Карлович и его супруга ко мне весьма благосклонны.

Затем Ребман поведал ей свою историю, от начала и до конца. Он старался не забывать о том, что перед ним – пасторша, и все же не мог отделаться от чувства, что от этой женщины исходит прямо таки материнское тепло. Он рассказал ей все, обо всех своих проделках за полтора года пребывания в России. Пока он не закончил своего рассказа, она ни единым словом не перебила его: сидела, как королева, и только непрестанно накручивала на указательный палец длинную золотую цепочку от часов и порой улыбалась, очень добродушно. Когда же он выговорился, возникшее было чувство, что перед ним мать, превратилось в твердую уверенность.

Когда горничная позвала к обеду, он успел спросить, знает ли она швейцарский, – до сих пор их общение проходило по-немецки.

– Да, знаю, – ответила она, – но только несколько слов, которых мне хватило на всю жизнь после того, как я их услышала.

Тут Ребман снова рассмеялся:

– Ну, по части грубых слов русские тоже мастера, их этим не удивишь!

– Нет, дело не в грубости, в таких компаниях я не бывала, муж, тогда еще жених, представил меня своей родне и ближайшим друзьям.

– И что-то пошло не гладко? – удивленно спросил Ребман. – Он что, представил наоборот, даму господину, как это делает большинство швейцарцев?

– Даже не в этом дело. Вот представьте себе: мы впервые приезжаем в Швейцарию, я не имею ни малейшего понятия о языке: мой жених все время со мной говорил по-немецки. И первое, что слышу в доме свекра и свекрови: мини брут! ^[24] Представляете, как звучит это «брут» для того, кто понимает только по-немецки! ^[25] Тем не менее, я постепенно, понемногу привыкла. И ко многому другому тоже… Но идемте же обедать!

Ребман остался не только на обед, но и до самого вечера. Пил чай со всей пасторской семьей. Играл с детьми. Ужинал. Еще раз пил чай. И когда он около одиннадцати вечера вышел из их дома, ему казалось, что этих людей он знал всю свою жизнь.

И вот уже скоро месяц, как он у них живет. С тех пор как умерла его мать, он никогда и нигде не чувствовал себя дома.

И органистом он тоже служит. Из-за этого, правда, были споры, и перед тем, как он вступил в должность, и после того. Но самая первая стычка запомнилась особенно:

– На этом органе невозможно играть, он страшно расстроен!

На это пастор заметил, не то полушутя, не то полураздраженно:

– Для того, на что вы способны, он еще вполне годится!

– Нет, я не согласен. Когда на нем играет опытный органист, который этот инструмент хорошо знает и может обойтись без употребления расстроенных регистров, этого, конечно, никто не замечает. Но в моем случае, при моей убогой игре, еще и фальшивый строй – это уже слишком. Так что, господин пастор, орган нужно сначала настроить, иначе я не стану играть!

– Хорошо, – согласился пастор, – пригласим настройщика.

– А есть в Москве настройщик органов? – поинтересовался Ребман в надежде, что ему все же удастся избежать роковой минуты своего вступления в должность церковного органиста.

– Конечно, у нас имеется настройщик органа. Его сегодня же вызовет староста, и к воскресенью все будет в порядке.

И действительно, на следующий же день явился настройщик, старичок, настоящий божий одуванчик, без единого зуба во рту, точно такого же вида, как бывший органист у них в Кирхдорфе, глуховатый Клаус, всегда путавший песни и всю службу ставивший с ног на голову. Настройщика зовут Арнольд. Не поможет ли ему Ребман с клавишами?

– Как будто мне больше нечем заняться, – ответил Ребман, а про себя подумал: «Этот мастер толком и не слышит, наверняка тот еще умелец!»

Но все пошло как по маслу. За три дня они полностью привели орган в порядок, все тридцать шесть регистров. Ребман сидел на скамье и нажимал на клавиши: они строили, как скрипку, по квинтам, или, если держать приходилось слишком долго, он клал на клавиши колодки из меди, пока старик сзади не кричал: «Хорошо, следующую!» или «Порядок, дальше!» И было вовсе не скучно, даже очень приятно и красиво: долгие, мягкие звуки органа, которых Ребман не слышал с того самого времени, как уехал из дому. И что еще интересно: иные трубочки малюсенькие, словно карапузики, но зато какой устрашающий рев басов! И как же чисто строит этот старичок, вот это чувство!

Когда они закончили, маленький человечек спросил, можно ли ему сначала самому попробовать поиграть?

– Конечно, – согласился Ребман, ожидая услышать попурри из доморощенных пьесок, что обычно играют настройщики фортепиано. Такие он слыхивал дома, если у кого-то настраивали инструмент. Но тут из органа мощным потоком полился звук, да какой! – словно на скамье органиста восседал сам Иоганн Себастьян Бах! Ребман заслушался. А маленький старичок все музицирует, будто за завтраком чай попивает.

– Боже ты мой, где ж вы этому научились?

– Научился? – кричит своим надтреснутым голоском старик. – Я вообще нигде не учился, не было такой возможности!

И настройщик рассказал Ребману свою невероятную историю:

Он вырос в поместье, где-то в глуши Тверской губернии. Его отец крестьянствовал, имел молочное хозяйство. Бывший швейцарец, из кантона Люцерн:

– Да-да, и во мне течет швейцарская кровь! Мой дед с наполеоновской армией отправился в Россию, попал здесь в плен. Отморозил обе ноги. Я еще его застал прыгающим на двух костылях. Когда хозяин поместья увидел, что я люблю музыку и имею способности, он разрешил мне присутствовать на уроках музыки у его детей. Но я скоро превзошел их, хотя начал учиться позже. В конце концов, хозяин порекомендовал меня Рубинштейну, чтобы я мог…

– Вы учились у знаменитого на весь мир Рубинштейна!

– Нет, не у Антона, у его брата Николая, который тогда был директором Московской консерватории, в те годы, когда Чайковский в ней ушился. Видели рояль там, в салоне? – он указал большим пальцем в сторону квартиры пастора. – Это его концертный рояль. Так я, значит, поехал в Москву, и отец со мной – и сыграл знаменитому Рубинштейну. Как я боялся, можете себе представить.