Кровавый век - читать онлайн книгу. Автор: Мирослав Попович cтр.№ 270

Он был груб, но не чувствовал болезненной потребности в убийстве и даже в унижении чужого достоинства. Хрущев хамил подчиненным и вульгарно кричал на поэтов и художников, но в его хамстве было больше обычной базарной сварливости.

Кинорежиссер М. Ромм рассказывал о своем выступлении на «встрече с интеллигенцией» в Свердловском зале Кремля, где Хрущев непристойно издевался над культурной элитой:

«Стали мы спорить. Я слово, он – два, я слово, он – два. Наконец я ему говорю:

– Никита Сергеевич, ну, пожалуйста, не перебивайте меня. Мне и так трудно говорить. Дайте я закончу, мне же нужно высказаться!

Говорит он:

– Что, я не человек, – таким оскорбленным детским голосом, – что, я не человек, своего мнения не могу выразить?» ^[669]

Тогда же он сказал Андрею Вознесенскому: «Вы это на носу себе зарубите: вы – ничто». ^[670] Грубый крик должен был внушить подчиненным мысль, что все они – ничто: такова природа тотального контроля, этого добивался и Хрущев. Но грубый крик Хрущева не служил намеком на возможную тайную расправу в подвале на Лубянке: Никита кричал не символично, а просто позволял себе «базарное» хамство и даже возбуждал себя – словесная ссора должна была быть настолько обидной, чтобы полностью заменить все полицейские виды наказания.

Умный, хитрый и волевой политик, Хрущев был необразованным самоучкой, смолоду испорченным большевистским пренебрежением к «буржуазной науке» и «буржуазной интеллигенции». Парадокс заключался в том, что его домашние, в первую очередь сын Сергей, дочь Рада и ее муж Алексей Аджубей, действительно принадлежали к московской интеллигенции. Нужны были крах честолюбивых замыслов и пересмотр всех жизненных позиций, чтобы в душе признать свою ограниченность и малообразованность.

Хрущев не играл при Сталине «Иванушку-дурачка» – он им был. Сказочный Иван-дурак – чаще всего младший сын, то есть «худший», более низкий по социальному рангу, а следовательно, более близкий не к норме, а к «нижнему миру», «глупый» глупостью скомороха, шута, близкого к священному безумию. Он делает запрещенные, табуированные вещи «из глупости», якобы не зная, что их нельзя делать, – и близость смеха к таинственному «нижнему миру» оборачивается чудодейными способностями героя-шута, который посрамляет «нормальных», «высших» и «старших» братьев.

Конечно, никакой сказочной мистики в кремлевской реальности не было. Но в статусе Хрущева при сталинском дворе было именно это, шутовское. Для Сталина он был мужичком-«народником», да еще и «хохлом» в вышитой рубашке (он всегда называл Хрущева по-украински, не «Никитой», а «Микитой»). Сталину приятно было видеть около себя Санчо Пансу, чтобы чувствовать себя романтичным идальго. Это была иллюзия, но черты Санчо Пансы – «Иванушки» в Хрущеве Сталин любил. Такое пренебрежительное отношение усвоили и псевдоаристократы из сталинского окружения. Хрущев подтверждал их оценки не из особенной хитрости, а потому, что плебейство было для него органично.

Хрущев оказался сильнее своих противников, он парадоксально более близок к элите, чем к массе и тем более к черни: как шут, он нонконформист, его все интересует, у него крайне широкое поле «вопрошаемого бытия». Только человек из научной элиты Эйнштейн притворялся, будто он «не знает» в физике основного, а человек из партийной черни Хрущев действительно не знал и потому, берясь за все, был храбрее соперников.

Противопоставление рационального мышления, эффективной работы, научно-технической грамотности, простого назойливого труда, – одноразовым озарением, открытием чрезвычайного характера, которым человек обязан своим сверхприродным свойствам, то есть комплекс «Иванушки-дурачка», типологически есть надежда на чудо. Марксизм как практико-политическая философия соединяет холодный прагматизм с надеждой на чудо, на открытие научных истин не благодаря науке, а вопреки ей – благодаря диалектико-материалистическому прозрению. Надежда на чудо занимала большое место в деятельности Хрущева. В его время на западе уже говорили о «экономическом чуде» – немецком, японском. В настоящий момент забыт апологетический фильм Торндайка об эре Хрущева, который так и назывался: «Русское чудо». Хрущев полагался не на свое исключительное владение шаманской диалектико-«материалистической методологией», как большевики предыдущих поколений и в первую очередь Сталин, а на свое «исключительное практическое чувство», свой практический политический опыт. С его точки зрения, все кремлевские кабинетные вожди, и Сталин в первую очередь, не имели харизмы открывателей чуда, потому что были «оторваны от жизни». Вульгарная плебейская зависть к «очкарикам» рефлектировала и на мир кремлевских лжеинтеллектуалов. Коммунизм и марксизм в Хрущеве превратился из самодовольной догматики в энергичную практическую деятельность методом проб и (скрываемых) ошибок. Этим он, партийный «демократ», противопоставил себя кремлевским партийным «аристократам». И нужно сказать, что такой вульгарный практицизм намного более симпатичен по сравнению с надутым безмозглым догматизмом.

Власть Хрущева, как говорилось, была диктаторской. В отличие от коммунистического режима 1920-х гг., который при Ленине и первые годы после Ленина был диктатурой партии, режим Хрущева никогда не был диктатурой партии, потому что не допускал ни одного обсуждения действий руководителя партии и государства. Возвращение к «настоящему коммунизму» и диктатуре партии требовало бы признания правомерности оппозиции и пересмотра оценок партийных дискуссий, на что Хрущев как диктатор, который стремился сохранить тотальный контроль без террористического тоталитаризма, пойти не мог. Вся история эпохи Хрущева является историей исканий и инициатив в рамках его личной диктатуры, благодаря чему она во всех политических деталях несет на себе печать его личности и даже просто есть его личная история.

Хрущев обличает абстракционизм

По своему нраву Никита Хрущев был человеком беспокойным, непоседливым, очень живым и энергичным. Он не терпел одиночества и молчания. Говорливость и даже стремительность вещания стали предметом шуток, позже очень недобрых. Такой психологический тип достаточно распространен, и, если он не выходит за пределы нормы или находится под контролем окружения, может быть очень полезным и даже приятным для коллег и близких. У человека этого типа всегда приподнятое настроение, большая жажда деятельности и повышенная словоохотливость с тенденцией постоянно отклоняться от темы разговора. Даже эта неудобная черта нередко оказывалась положительной – Хрущев разбрасывался, но был всегда преисполнен неожиданными ассоциациями и благодаря этому – все новыми и новыми идеями. Оптимизм и естественная веселость Хрущева легко обманывали – он казался доброжелательным; но у людей такого типа, вообще говоря, слабые социальные инстинкты, они слишком эгоцентричны и имеют слабое чувство справедливости и ответственности, а веселость их, наталкиваясь на сопротивление окружения, легко переходит в раздражение и вспышки гнева.