Кровавый век - читать онлайн книгу. Автор: Мирослав Попович cтр.№ 159

Психологический портрет Сталина можно построить достаточно надежно. Чем больше «кремлевский затворник» скрывал свою человеческую натуру со всеми ее слабостями, тем большим было общее любопытство и острый интерес к простым пустякам у тех, кто удостоен был встреч с ним и кто сохранил много деталей в своей памяти.

Людям, которые впервые видели Сталина, бросалось в глаза несоответствие его внешности официальным изображениям. Он был скорее небольшого роста, некрасивый, с изрытым оспой лицом, одна рука короче другой. Но в целом Сталин был хорошего телосложения, достаточно крепок, а умные, недоверчиво прищуренные почти желтые глаза и волевой, заметно раздвоенный подбородок делали его внешность незаурядной. Сталин был скуп на слова и жесты, на заседаниях почти постоянно не спеша расхаживал по кабинету, изредка ставя вопрос и делая замечание, иногда характерным жестом руки с вытянутым указательным пальцем спокойно и категорически подчеркивая сказанное. В такт поступи он сильно двигал корпусом – то левым, то правым плечом; манеры его были медленны и как будто вкрадчивы.

Эти спокойные, неспешные движения обманывали людей, которые его плохо знали. Сталин казался очень уравновешенным, даже флегматичным типом. Таким был имидж, который он старательно создавал. В действительности покой давался ему очень дорогой ценой. Это хорошо почувствовал Джилас, увидевший в поведении Сталина даже суетливость.

Под маской спокойной уверенности протекала напряженная эмоциональная жизнь. Сталина захлестывали вспышки жгучего гнева, которые лишь изредка получали выход. Обычно приступ ярости сказывался в особенной бледности лица и испепеляющем взгляде, который мало кто мог выдержать. Сталин был раздражителен, но не раздражительностью холерика с его немедленной реакцией. Раздражительность такого типа, поскольку ее можно обнаружить лишь из мимики, свидетельствует, как правило, о том, что человек не столько возбужден, сколько сосредоточен на аффекте; вспышка раздражения никак не проходит. Такой человек в стрессовом состоянии склонен к гневу, отборному ругательству, разрядке через насилие, но не к неосмотрительности. Людям этого психического типа свойственна тяжелая угловатость мышления, замедленность интеллектуальных процессов и восприятия чужих мыслей, избыточная обстоятельность, слабость моральных и других высших мотиваций. Все это очень похоже на Сталина, хотя следует заметить, что замедленность и тяжеловесность мыслительных реакций не означали тупость – Сталин был, безусловно, способным человеком, умевшим схватывать целое, хотя и ценой предельного упрощения картины.

И. В. Сталин в рабочем кабинете. 1939

Сталин терпеть не мог демонстративных личностей с их потребностью во внимании к себе, безудержными разговорами и фантазированием, легкостью решений, которая граничит со склонностью к авантюризму; «болтун» – едва ли не самая сокрушительная характеристика, которую он давал работникам. Сталину была свойственна скорее противоположная черта – замедленность вытеснения эмоциональной памяти в подсознание. Личность такого типа постоянно обеспокоена, тщательна в работе, ее преследует страх, что что-то осталось несделанным, отчего работа часто выполняется по вечерам; Сталин работал до глубокой ночи, и вся бюрократия страны засыпала, обессиленная, на рассвете. На глазах у публики твердый и решительный, Сталин, очевидно, принимал решения трудно, в стрессовых ситуациях обнаруживал повышенную самокритичность вплоть до отказа от действий, как это было в первые часы, а может, и дни войны. Сталину очень трудно было отказаться от верований и установок, которые казались нерушимыми, и в таких случаях спорить с ним не имело смысла, даже если речь шла о каких-то деталях; зато там, где у него не было собственного мнения, поощрялись дискуссии, и Сталин молчал, колебался и не раз откладывал окончательное решение.

Сталину была свойственна патологическая стойкость аффекта: ни гнев, ни страх не проходили, аффект поддерживали не новые переживания, а простое воспоминание, особенно тогда, когда затрагивались его личные интересы и самолюбие.

Несомненно, чтобы играть роль твердой личности, всегда уверенной в себе, роль в высшей мере скромного человека, ему приходилось преодолевать чувства, о которых большинство людей не имеют представления.

Весь затворнический образ жизни Сталина свидетельствует не только о его болезненной осторожности, но и об отсутствии потребности в непосредственном общении с действительностью, предельную интравертность. Как идеолог, он никогда не имел вкуса к фактам, статистике; в его произведениях схематическое изложение разных «расстановок классовых сил» может неожиданно оборваться на «выводе»: «таковы факты». Сталин жил в своем внутреннем мире, в который вторгалась реальность, время от времени разрушая некритически принятые установки и вызывая болезненные процессы преодоления неуверенности. Сосредоточенность интраверта на своих переживаниях и представлениях не содействовала развитию трезвой самокритичности, поскольку спасительная подозрительность всегда подсовывала «объяснение» поражений интригами врагов и усиливала потребность в мести.

Развитие патологических черт в характере Сталина приводило не к психическому расстройству, не к массивному маниакальному бреду и появлению «сверхценных идей», а к заострению жестокости и садизма. Сказать, что Сталин был злопамятен и жесток, – это еще ничего не сказать. Потребность в убийстве, осмысливаемая им как потребность в мести, удовлетворялась не садистским наслаждением от наблюдения чужих страданий, – Фромм характеризует садизм Сталина как интеллектуальный: ему было достаточно осознания поверженности врага, осознания подчинения чужой жизни своей воле. Тогда на его лице появлялась мрачная улыбка удовлетворения.

Можно было бы ожидать, что Сталин окажется типичным параноидальным догматиком, застревающей личностью, исполнителем революции, неспособным к авантюрным решениям и безоглядному навязыванию своей воли окружающей реальности. Безусловно, он оказался несостоятельным в налаживании взаимодействия собственной интеллектуальной, эмоциональной и волевой деятельности с чувством реальности, свободой самовыражения и уверенностью в принятии и проведении в жизнь самостоятельных решений. Такие люди обнаруживают преданность догмам единожды принятой религии и усердие в борьбе с еретиками незаметно для себя самого, отождествляя собственный безудержный индивидуализм с ортодоксальной преданностью высшим ценностям веры. Они веруют, но для них вера – это «Я», а еретиком может оказаться любой другой.