История кабаков в Росиии в связи с историей русского народа - читать онлайн книгу. Автор: Иван Прыжов cтр.№ 62

читать книги онлайн бесплатно
 
 

Онлайн книга - История кабаков в Росиии в связи с историей русского народа | Автор книги - Иван Прыжов

Cтраница 62
читать онлайн книги бесплатно

Положение народа было неудовлетворительно. Киселёв, заступаясь за государственных крестьян, указывал на повсеместное пьянство, обеднение, разврат, которые развивались по милости откупщиков, стеснивших пивной промысел и получивших разрешение обратить штофные лавочки в кабаки. Но самое пагубное влияние, говорил он, приносят кабаки в тех селениях, где находится сельское или волостное управление. Кабаки обыкновенно помещаются возле волостных управлений, и мирская сходка по необходимости собирается перед кабаком. Часто эти сходки собираются не для дел, а по проискам целовальника, и ни одна сходка не обходится без пьянства, и такое пьянство тем вреднее, что тут пьянствует не частный человек, а административное собрание, облечённое властию! Муравьёв [190] доносил из Восточной Сибири о распространении пьянства и злоупотреблениях откупщиков.

Обнищалый, замученный польскими панами, опутанный сетью жидовских шинков, белорус в грустных песнях высказывал утрату своего благосостояния «у новой корчомце»:

Сини салавейко, чем ты не спеваешь,
Чы ты, салавейко, голосу не маешь?
Патрацiу я голос на зелiоном гаю,
На зелiоном гаю, на цихом Дунаю.
Чему ты, малады, чему не гуляешь,
Чы ты, малады, щастя-доли не маешь?
Патрацiу я долю, не раз свою волю,
У новой корчомце на горькой горелце,
Цеперь же мне некуды павернуц-це,
Усiо мае село у Баруха на водце.
Тут мае коники, тут мае волики,
Тут мая адзешка, тут маи грошыки…
Сиви голубочку седзи на дубочку,
Выкликала матка сына с корчмы до домочку.
— Ой хадзи, мой сынку, с корчмы до домочку,
Забираюць арендары усю твою худобу!
— Я сам того бачу, што худобу трачу,
За дробными слiозунками я света не бачу…

Гордый украинец восклицал с лирическим смехом:

Гей корчмо, корчмо княгине!
Чом то в тoбi казацького добра багато гине!..

На русской Украине, тощий и не весёлый конь стоял и оплакивал пьянство донского казака:

Не тяжёло мне седельце черкесское,
Не тяжёл ты и сам на мне,
А тяжёл-то мне твой царёв кабак.
Как и часто ты зелена вина напиваешься,
Да садишься на меня, на добра коня,
На обои боки мои ты вихляешься,
Мною, добрым конём, выхваляешься,
Оттого-то я худ и не весел стою…

Великорусский мужик не плакал и не восклицал, а только пил:

Как на горке, на горе,
На высокой на крутой,
Стоит новый кабачок,
Сосновенький чердачок,
Как в этом чердачке
Пьёт голинькой мужичок…

У великорусского народа мало-помалу сложилось новое правило жизни, что не пить — так и на свете не жить. Но, испивая да испивая, не могли не заметить, что подчас и водка не помогает, и, ухмыляясь на свою судьбу, прибавляли: «Пьём как люди, а за что Бог не милует — не знаем». Иные шли ещё дальше, и сознавались открыто: «Пьём — людей бьём, чем не живём!» И как все они ни бились, а в конце концов убеждались, что всё спасение в аптеке, где излечиваются все болезни, и шли туда гурьбами хлебнуть сиротской слезы, завить горе ремешком. Испивая, да запивая, человек начинал пить горькую, непробудную чашу, запивал на век, до самой могилы, проносился по селу отчаянный вой жены: «Чоловик пье!», и вставал на ноги страшный, чудовищный, нигде в Божьем мире неслыханный запой, и шёл он по всей русской земле, поднимая всеобщее пьянство, то тихое, разбитое и понурое, то лихое и дикое! Кабаки вызывали пьянство, пьянство вызывало запой, а от запоя лечили.

Из инородцев одни по-прежнему пили кумышку, бузу и кумыс, а другие начинали уж сживаться с русскими обычаями, варили пиво, заводили братчины. Зыряне, убравши с полей хлеб, пировали на братчинах, распивая молодое пиво, и при этом условливались о будущих промыслах. Здесь было начало новой культурной жизни инородческих племён. Вотяки с 1770 года пользовались правом варить кумышку; право это было подтверждено им в 1802 и 1806 годах. В Уставе о питейных сборах на 1807 год сибирским инородцам позволено было делать кумыс и кумысное вино, а вотякам Вятской губернии курить кумышку с условием, чтоб под видом кумышки не курили вина, за чем, сверх полицейского надзора, могут откупщики и сами иметь надзор на установленном о том порядке. Но в 1818 году, по предложению князя Лобанова-Ростовского, у вотяков отнято было право курить кумышку с предоставлением им другого права — пользоваться, наравне с казёнными крестьянами, варением обыкновенного пива и браги. Сделано же это было на том основании, что вотяки сие дозволение курить кумышку обратили в выделку настоящего хлебного вина, и если при введении с 1819 года в действие Устава о питейном сборе оставить вотякам курить кумышку, тогда они, освободясь от предприимчивого и на корысти основанного преследования откупщиков, без сомнения усилят своё корчемство, половина многолюднейшей губернии будет как бы на особом праве, а большая часть питейного сбора сделается жертвою мнимого обычая вотяков. Кумышка была строго запрещена, и за этим должны были наблюдать вся земская полиция, корчемный заседатель, окружные и волостные правления и одиннадцать кордонов, каждый из поверенного и трёх стражников.

Запрещение объявлялось следующим образом. Наезжал суд и давал правила, каких градусов должна быть кумышка, какие должно иметь для неё кадки, как надо её пить и прочее. Вотяки решительно ничего не понимали. Новые правила о том, чтоб не курить кумышку — водку, с перспективой ссылки на каторгу, для них равносильны были полному запрещению приготовлять какую ни есть кумышку, и вотяки с горя стали вешаться. Почти то же было и с пермяками, когда их лишили права варить брагу. Тех же, которые и после этого решались варить кумышку, ссылали в Сибирь, если только они не успевали вступить в сделку с откупщиком. Откупщики обязывали вотяков в течение года выбрать известную пропорцию вина и тогда уж не стесняли их в варении кумышки. Везде, где только жили инородцы, были заведены кабаки, инородцы спивались. Кастрен, [191] путешествуя в 1838–44 годах по северной полосе России, приехал на Мезень и стал отыскивать себе учителя самоедскому языку, но не мог найти. «На всё селение, — пишет он, — напала страсть к пьянству. Я выбрал трезвейшего из всех, но и он оказался решительным пьянюшкой; попробовал взять самоедку, но и она не выдержала дня. Вызвав из кабака всех бывших там самоедов, я объяснил им содержание моих бумаг и требовал, чтоб мне представили в учителя самого трезвого человека. Его привели ко мне, но выведенный им из терпения, я вытолкал его за двери, и вскоре затем я увидал его близ кабака лежащим на снегу в бесчувственно пьяном положении… Он лежал здесь не один: всё снежное поле вокруг бахусова храма было усеяно павшими героями и героинями. Все они лежали ночью, полузанесённые снегом. Здесь царствовала тишина могильная, тогда как в кабаке раздавались неистовые крики, но отнюдь не брани и не драки, напротив, все находившиеся там были в самом весёлом и дружелюбном расположении. По временам из кабака выходили полупьяные мущины с кофейником в руках, с величайшей осторожностью бродили по снегу, боясь пролить драгоценный напиток, и внимательно осматривали каждого из спавших товарищей, очевидно, отыскивая мать, жену, невесту, или кого-либо из дорогих сердцу. Отыскав желанную особу, они ставили кофейник на снег, повертывали лежавшего навзничь, всовывали рыльце кофейника в рот своего любимца и выливали упоительную влагу в его горло. Затем они снова обращали его вниз лицом и тщательно укрывали сие последнее, чтоб обезопасить его от мороза».

Вернуться к просмотру книги Перейти к Оглавлению Перейти к Примечанию