Мировая история - читать онлайн книгу. Автор: Джон Робертс, Одд Уэстад cтр.№ 344

Непосредственным и наглядным последствием провозглашения Союза Советских Социалистических Республик (СССР) (как теперь называли Россию) после прихода к власти Советов рабочих и солдатских депутатов, положенных в основание политической системы государства после переворота, считается возникновение новой стратегической ситуации в мире. Большевики закрепили успех своего государственного переворота через роспуск (так как они не смогли установить над ним контроль) единственного выборного органа представительной власти, созванного на основе всеобщего избирательного права, впервые появившегося в России, а также попытку заручиться поддержкой крестьянства обещаниями земли и мира. Эти меры позволили им удержать власть; становым хребтом их партии, активисты которой теперь стремились утвердить ее власть на всей территории России, служил малочисленный промышленный рабочий класс считанных по пальцам городов. Только миром можно было обеспечить более надежное и широкое основание власти. Изначальные условия мира, выдвинутые немцами, показались настолько возмутительными, что русские прекратили с ними все переговоры; позже им пришлось согласиться на гораздо более унизительные условия в виде договора о мире, подписанного в Брест-Литовске в марте 1918 года. Им предусматривались огромные территориальные уступки немцам, зато те, кто устанавливал новый порядок, получили мирную передышку и время для урегулирования острейших внутренних проблем.

Союзники по Антанте пришли в ярость. Они увидели в действиях большевиков коварное предательство. Не смягчилось их отношение к новому режиму даже упорной революционной пропагандой, которую большевики обрушили на своих граждан. Советские вожди ждали революционного подъема рабочего класса во всех передовых капиталистических странах. После этого союзники по Антанте позволили себе целую серию масштабных военных вмешательств в дела Советского Союза. С самого начала они преследовали стратегическую цель, состоявшую в том, чтобы не позволить немцам воспользоваться выгодной ситуацией и закрыть свой Восточный фронт, но эту цель большинство народу в капиталистических странах и все большевики быстро истолковали как крестовые походы против коммунистических завоеваний. Худшее заключалось в том, что западные интервенты впутались в Гражданскую войну, грозящую похоронить новый режим в России.

Даже без догматического фильтра марксистской теории, через который Ленин и его соратники видели мир, все эти эпизоды вполне могли испортить отношения между Россией и капиталистическими странами на долгое время вперед; в переложении на марксистские понятия они выглядели подтверждением фактической и неискоренимой враждебности европейцев ко всему русскому. Память об интервенции западных держав определяла политику советских лидеров на протяжении следующих пятидесяти лет. Она к тому же служила обоснованием поворота революции в сторону авторитарного правления. Страх перед западным захватчиком как реставратором прежнего порядка и покровителем помещиков сочетался с русскими традициями самодержавия и полицейского подавления, душил в зародыше любую либерализацию советского режима.

Убежденность русских коммунистов в приближении революции к Центральной и Западной Европе в известном смысле оправдалась, но в конечном счете оказалась принципиальным заблуждением. В последний год войны ее революционный потенциал на самом деле выглядел совершенно наглядным, но только в национальном, а не классовом виде. Союзникам по Антанте пришлось (в том числе по примеру большевиков) перейти к собственной тактике революции. Военная обстановка в конце 1917 года для них складывалась весьма грустная. Никто не сомневался в грядущем весной наступлении немцев во Франции, так как русская армия больше не могла отвлекать врагов Антанты на себя, а массированная переброска американских войск на помощь защитникам Франции заняла бы много времени. Зато можно было попробовать приспособить уже испытанное оружие революции – обратиться к представителям национальностей Австро-Венгерской империи, чтобы те больше не выполняли свой договор, заключенный с царской Россией. Да и в глазах американцев Антанта теперь могла выглядеть идеологически чистой, так как больше не была связана с русским царизмом.

Соответственно, в 1918 году подрывную пропаганду направили на личный состав австро-венгерской армии, а поддержку оказали чехам и южным славянам в изгнании. Еще до капитуляции Германии двуединая монархия распадалась под воздействием пробуждающегося национального чувства и Балканской кампании, наконец-то начавшей приносить победы. Тем самым наносился второй мощный удар по старой Европе. Политическая структура всей территории, ограниченной Уралом, Балтикой и долиной Дуная, теперь оказалась под большим вопросом, какого не стояло на протяжении многих веков. Снова появилась даже настоящая польская армия. Им оказывали покровительство немцы, видевшие в них оружие против России, а в это время американский президент объявил независимость Польши важным условием установления мира Антантой. Все несомненные факты прошлого века казались смешанными в одной реторте.

Решающие бои пришлось вести на фоне нарастающей революционной угрозы. Последнее крупное немецкое наступление союзникам по Антанте удалось остановить только к лету. Они добились огромных достижений, но для полной победы их было недостаточно. Когда армии союзников в свою очередь начали победоносное продвижение, немецкое руководство стало искать пути покончить с войной: ему тоже показалось, что появились признаки революционного краха на родине. Когда кайзер отрекся от своей должности, пала третья из династических империй Европы; Габсбурги уже сошли с исторической арены, и Гогенцоллерны совсем ненадолго пережили своих старых соперников. Новое немецкое правительство запросило прекращения огня, и вооруженному противоборству наступил конец.

Во что обошелся европейцам этот грандиозный конфликт, точно оценить ни у кого не получилось. По одной весьма приблизительной цифре можно судить о масштабе потерь: из непосредственных участников боевых действий погибло около 10 миллионов человек. К тому же от эпидемии сыпного тифа на одних только Балканах могло погибнуть еще с миллион человек. Но эти ужасные цифры не позволяют даже близко представить физические потери калек, потерявших зрение людей или семей, лишившихся сыновей, отцов и мужей. Не стоит забывать и духовного смятения из-за крушения идеалов, утраты веры и нравственных ценностей. Европейцы взирали на свои разросшиеся кладбища и ужасались содеянному ими же самими. Экономический ущерб тоже выглядел огромным. Народ практически на всей территории Европы голодал. Спустя год после завершения войны объем производства обрабатывающей промышленности все еще оставался почти на четверть ниже уровня 1914 года; в СССР от былой промышленности осталась всего лишь одна пятая часть. В некоторых странах практически невозможно стало пользоваться услугами транспорта. Более того, все сложные, деликатные механизмы международного обмена в ходе войны европейцы разрушили, причем часть из них они так и не смогли ничем заменить. В центре всего рукотворного вселенского развала лежала изможденная Германия, служившая когда-то экономической динамо-машиной Центральной Европы. «В наших судьбах наступил мертвый сезон, – написал молодой британский экономист Дж. М. Кейнс во время мирной конференции.

– Наша сила чувств или преодоления границ текущих вопросов собственного материального благосостояния подвергается временному помрачению… Мы ушли за пределы переносимого и нуждаемся в отдыхе. Никогда на протяжении всей жизни людей, живущих в наше время, универсальный элемент в душе человека не горел так тускло».