Мировая история - читать онлайн книгу. Автор: Джон Робертс, Одд Уэстад cтр.№ 292

Более основательная причина того, почему революции стали встречаться гораздо реже, может заключаться в том, что затеять их было теперь труднее. Власти постепенно научились справляться с ними достаточно незатейливыми, по большому счету техническими способами. XIX веку мы обязаны появлением современной полиции. Усовершенствование средств сообщения с внедрением железной дороги и телеграф обеспечили центральную власть новой мощью в подавлении мятежей, возникавших на окраинах государств. Но главное заключалось в том, что вооруженные силы приобретали подавляющее техническое превосходство над мятежниками. Уже в 1795 году французское правительство продемонстрировало, что при наличии у него контроля над регулярными вооруженными силами и готовности их применения ему не составит особого труда обуздание мятежников в Париже. В период продолжительного мира с 1815 до 1848 года армии многих европейских стран по большому счету превратились в инструменты поддержания общественного порядка, потенциально сориентированные на подавление населения собственного государства. То есть средство международного соперничества, направленного против иностранных врагов, они не напоминали. Только из-за перехода на сторону мятежников крупных подразделений вооруженных сил появился шанс на успех революции в Париже 1830 и 1848 годов; как только в распоряжении правительства оказывались достаточные силы для сражения типа того, что пришлось на Июньские дни 1848 года (которые один наблюдатель назвал величайшей войной рабов в истории человечества), эти сражения могли завершиться только поражением мятежников. С того года ни одна народная революция не привела к успеху ни в одной крупной европейской стране, где массы поднимались против правительства, контроль которого над его вооруженными силами не ослабевал из-за поражения в войне или подрывной деятельности врагов режима и которое обладало решимостью воспользоваться силой.

Яркую и кровавую демонстрацию решительности властей принес 1871 год, когда французское правительство в очередной раз за неделю с небольшим решительно подавило мятежников в Париже, причем жертв оказалось совсем не меньше, чем во времена Террора 1793–1794 годов. Народный режим, притянувший к себе радикалов и реформаторов всех мастей, обосновался в столице в качестве Коммуны Парижа. Такое название оживляет в памяти традиции муниципальной независимости, уходящие корнями в Средневековье, но главное – к 1793 году, когда Коммуна (или городской Совет) Парижа служила центром революционного движения. Коммуне 1871 года досталась власть потому, что после поражения от немцев правительство не могло отобрать у столичных жителей оружие, с которым эти жители успешно выстояли осаду противника, и потому, что то же самое поражение стало причиной враждебности многих парижан к правительству, не оправдавшему их надежды. За время мимолетного существования Коммуны (ей досталось несколько недель спокойной жизни, пока правительство готовило свой ответный удар) больших достижений за ней не числится, зато ее деятели наплодили массу леворадикального краснобайства. В скором времени Парижскую коммуну назвали воплощением социального переворота. Подавление коммунаров в таких условиях обставлялось дополнительными трудностями. Они настали, когда правительство приступило к формированию воинских подразделений из возвращавшихся военнопленных, чтобы вернуть себе Париж, превратившийся в арену скоротечных, но кровопролитных уличных боев. И снова сформированные на регулярной основе вооруженные силы подавили рабочих и лавочников, в спешке понастроивших из подручных средств баррикады.

Как ничто другое, тогдашнее жуткое поражение Парижской коммуны должно было убить революционный миф, как с точки зрения его пугающей сути, так и вдохновляющей роли. Однако миф оказался произведением живучим. Поражение Парижской коммуны послужило только его укреплению. Консерваторы сочли ее судьбу большим подспорьем: пример Коммуны можно всегда привести как источник потаенных опасностей, постоянно грозящих вырваться на поверхность жизни общества. Революционеры располагали новым эпизодом проявления героизма и мученичества, добавившимся к списку «революционных апостолов», составленному с 1789 по 1848 год. Но Парижская коммуна к тому же послужила оживлению революционной мифологии в силу нового фактора, важность которого уже осознали одновременно левые и правые. Речь идет о социализме.

Это слово (как производное от него «социалист») пришло в европейские языки для обозначения великого многообразия вещей и явлений, причем многозначность «социализма» возникла с самого его рождения. Оба слова сначала получили широкое хождение во Франции приблизительно в 1830 году, и служили они для обозначения теорий и их сторонников, отрицавших общество, функционирующее на основе рыночных принципов, а также систему хозяйствования, основанную на фундаменте невмешательства государства – «лессэфэр», когда вся выгода (как думали социалисты) достается богачам. Фундаментом социалистических представлений служит экономический и социальный эгалитаризм (равенство). Подавляющее большинство социалистов разделяло данный принцип. Они наивно полагали, будто в совершенном обществе не останется места сословиям, угнетающим другие сословия в силу такого преимущества, как обладание богатством. Все социалисты к тому же проявляли завидное единодушие по поводу отрицания неприкосновенности собственности, право на которую служило источником бесправия; кое-кто из них выступал за полную его отмену, и их назвали коммунистами. Один из пользовавшихся популярностью лозунгов звучал так: «Собственность – суть атрибут воровства».

Подобные представления могли выглядеть пугающими для буржуазии, но ничего особенно нового они в себе не содержали. Представления о равенстве очаровывали людей на протяжении всей их истории, и христианские правители Европы совсем без труда смогли расставить общественные атрибуты, основанные на кричащем имущественном неравенстве, согласовав их с атрибутами духовными. Причем в одном из религиозных гимнов верующие восхваляют своего Бога за то, что Он насытил голодного добротной едой, а богатого отослал прочь безо всего. В начале XIX столетия случилось так, что все социалистические идеалы вдруг приобрели некоторую перспективу воплощения в жизнь, связанную с идеей революции нового рода. Не стоит забывать об их широкой популярности у народа. Потребность во внедрении нового мышления возникла в тому же в силу прочих важных событий. Одной из причин можно назвать то, что с успехом либеральной политической реформы появилось понимание недостаточности юридического равенства, если оно выхолащивалось зависимостью от экономически сильного партнера или подменялось нищетой с сопутствующим невежеством. Вторая причина существовала еще в XVIII веке, когда несколько мыслителей увидели в больших несоответствиях богатства проявление иррациональности в мире, нуждавшемся в достойном (как они думали) регулировании ради сотворения максимального блага в максимальном количестве. Во время Французской революции кое-кто из ее мыслителей и агитаторов уже выдвинули требования, в которых последующие поколения разглядят социалистические идеи. Идеи эгалитаризма (равенства), как бы то ни было, обрели социалистический смысл в современном значении, когда начали сцепляться с проблемами новой эпохи социально-экономических перемен, прежде всего вызванных индустриализацией.

Тут часто требовалась большая проницательность, так как все эти изменения очень медленно проявлялись за пределами Великобритании и Бельгии, то есть в первой континентальной стране, степень индустриализации которой достигнет сопоставимого уровня. Все-таки они могли представлять такое большое отличие от традиционного общества, что даже слабые начала сосредоточения капиталистических финансов и производства не остались незамеченными. Один из первых мужчин, уловивший их потенциально очень мощные последствия для общественной организации, был французский дворянин по имени Клод Анри Сен-Симон. Его плодотворный вклад в теорию социалистического строя заключался в учете влияния на общество научно-технического прогресса. Сен-Симон считал, что научно-технический прогресс не только требовал плановой организации экономики, но и подразумевал (а на самом деле требовал) смены традиционных правящих сословий, по своим воззрениям остававшихся на аристократическом и сельском уровне, ведущими представителями новых экономических и интеллектуальных сил. Такие идеи оказали влияние на многих мыслителей (в подавляющем большинстве французов), их обсуждали вполне широко, чтобы в 1848 году напугать французские имущие сословия, представители которых решили, будто в Июньские дни они наблюдали некую «социалистическую» революцию. Социалисты по большей части отождествляли себя с традицией Французской революции и при этом изображали реализацию своих идеалов ее следующей фазой, поэтому неверное толкование этих идеалов вполне поддается оправданию.