Срединное море. История Средиземноморья - читать онлайн книгу. Автор: Джон Джулиус Норвич cтр.№ 94

Великий магистр иоаннитов, Филипп Вилльер де л’Иль Адам, глубоко религиозный француз знатного происхождения, пятидесяти семи лет от роду, через одну-две недели после вступления в должность в 1521 г. получил письмо от султана. В нем Сулейман хвастался уже осуществленными им завоеваниями (в том числе взятием Белграда и «многих других прекрасных и хорошо укрепленных городов, где я большую часть жителей перебил, а оставшихся в живых продал в рабство»). Смысл письма был слишком ясен, но де л’Иль Адам не испугался: в своем ответе он гордо сообщал о недавней победе над Кортоглу, знаменитым турецким пиратом, безуспешно пытавшимся захватить его в плен во время последнего набега на Родос.

Затем, в начале лета 1552 г., пришло еще одно письмо:

Те из рыцарей, кто хотел, могли остаться на острове, не принося вассальной клятвы и не платя дани, но лишь при условии, что они признают суверенитет султана. На это второе письмо великий магистр не ответил.

Остров Родос представляет собой эллипс неправильной формы, вытянутый с северо-востока на юго-запад; сам город занимает его северо-восточную оконечность. 26 июня 1522 г. первые корабли османского флота, насчитывавшего 700 судов ^[206], появились на горизонте с северной стороны. В последовавшие два дня к этому авангарду присоединялось все больше и больше кораблей, включая флагманское судно, на котором плыл сам Сулейман и его сводный брат Мустафа-паша, прошедший с армией всю Малую Азию. Армия была так велика — немногим менее 200 000 человек, — что потребовалось больше месяца, чтобы провести высадку и собрать ее. Словом, то были несметные силы по сравнению с 700 рыцарями, даже с учетом того, что их число пополнили контингенты из ряда командорств ордена, находившихся в Европе, пять сотен критских лучников, примерно полторы тысячи других наемников и, конечно, христианское население Родоса. С другой стороны, укрепления острова были чрезвычайно прочны, возможно, даже неприступны, и рыцари за прошедшие годы накопили значительные запасы продовольствия, воды и вооружения, что позволяло им продержаться несколько месяцев.

Более того, при таком ходе военных действий жизнь осаждающих складывалась куда труднее, нежели осажденных, так как им было нечем защититься ни от жаркого солнца летом, ни от холода и дождей зимой. Для оборонявшихся, обреченных на пассивную роль, главными являлись психологические трудности; к счастью, однако, дел у них всегда было хоть отбавляй. Им нужно было постоянно нести стражу, охраняя каждый фут стены, устраняя ущерб сразу же после его нанесения и высматривая, нет ли в поведении врага внизу чего-либо свидетельствующего о работе саперов. (Подкопы стали чем-то вроде фирменного приема османской армии: османы хорошо понимали, что многие внушительные с виду крепости куда менее уязвимы спереди, нежели снизу.)

К концу месяца начался интенсивный обстрел. При этом использовались еще более мощные пушки, чем те, что обстреливали Константинополь: они способны были метать ядра почти трехфутового диаметра на расстояние мили (или даже большее). Турецкая армия теперь расположилась гигантским полумесяцем к югу от города; силы рыцарей были разделены на восемь «языков», каждый из которых отвечал за оборону своего участка стены. «Язык» Арагона вскоре стал подвергаться особенно сильному натиску, когда турки начали воздвигать напротив стены большое земляное укрепление, с которого они собирались вести огонь непосредственно по городу. Тем временем их саперы тоже не сидели без дела. К середине сентября худшие опасения рыцарей сбылись: под стеной образовалось примерно пятьдесят туннелей, проложенных в различных направлениях. К счастью, оборонявшиеся могли воспользоваться услугами лучшего военного инженера своего времени, итальянца по имени Габриеле Тадини. Он создал собственную сеть туннелей, через которые мог обнаруживать — используя туго обтянутые пергаментом барабаны, улавливавшие каждый удар турецких лопат, — и зачастую уничтожать вражеские запалы. Однако нельзя было надеяться, что он успеет всюду, и в начале сентября мина взорвалась под английской секцией, проделав в стене брешь примерно тридцатифутовой ширины. Турки хлынули внутрь; последовала двухчасовая жестокая рукопашная схватка, пока рыцарям каким-то образом не удалось взять верх. Те из нападавших, кто остался в живых, возвратились в лагерь совершенно измученные.

Ближе к концу октября португалец, состоявший на службе у канцлера ордена Андреа д’Амарала (второго лица после самого командора), был пойман при попытке забросить (с помощью стрелы) во вражеский лагерь сообщение о том, что защитники находятся в отчаянном положении, и нет никакой надежды, что они еще долго продержатся. Вздернутый на дыбу, он сделал ошеломляющее признание: он действовал по приказу самого д’Амарала. Такому заявлению верилось с трудом. Многие, по-видимому, не любили канцлера за его надменность; он ожидал, что сам сделается великим магистром, и оттого также питал не лучшие чувства по отношению к де л’Иль Адаму. Но неужели он на самом деле предал орден, которому посвятил свою жизнь? Нам этого никогда не узнать. Подвергнутый суду, он не пожелал что-либо сообщить в свое оправдание; не произнес ни слова, даже будучи приведен на место казни, и отказался получить утешение даже от священника.

По сути своей, однако, сообщение португальца было правдой. К декабрю рыцари, что называется, дошли до предела. Более половины их воинов погибли или оказались выведены из строя и были совершенно не в состоянии сражаться. Хотя султан предлагал почетные условия сдачи, великий магистр долгое время отказывался их принять. Лучше, возражал он, пусть все рыцари до одного погибнут под обломками цитадели, чем сдадутся неверным. Но простые жители в конце концов убедили его, что если он продолжит сопротивление, результатом станет резня — перебьют и рыцарей, и простой народ. Итак, наконец де л’Иль Адам послал весть султану, приглашая его лично в город, чтобы обсудить условия перемирия, — и Сулейман согласился. Рассказывают, что, приближаясь к воротам, он отпустил свою охрану со словами: «Мою безопасность гарантирует слово великого магистра госпитальеров, более надежное, чем все армии мира».

Переговоры затянулись, но на следующий день после Рождества 1522 г. великий магистр официально заявил о своей покорности. Сообщают, что Сулейман отнесся к нему со всем уважением, которого тот заслуживал, воздав ему и его рыцарям должное за их стойкость и смелость. Через неделю, 1 января 1523 г., те, кто выжил после одной из величайших в истории осад, отплыли на Кипр. Есть свидетельства, что султан, глядя на их отправление, обернулся к своему великому визирю Ибрагим-паше. «Мне грустно, — промолвил он, — что я заставил этого храброго старика покинуть его дом».