Арабский мир в эпоху "Тысячи и одной ночи" - читать онлайн книгу. Автор: Эдвард Лейн cтр.№ 31

Мирт (ас или нарсин) равноценен фиалке. «Адам, – говорил Пророк, – был изгнан из Рая из-за трех вещей. Из-за мирта, аромат которого превосходит аромат всех благоухающих цветов на свете. Из-за пшеничного колоса, который дает лучшую пищу на земле. Из-за прессованных фиников, которые являются лучшими плодами на земле» ^[191].

Пионы ^[192] монополизировал для собственного удовольствия Ноаман ибн-аль Мундхир (современник Мухаммеда, эмир Аль-Хиры), как поступил позже с розой аль-Мутаваккиль ^[193].

Другим цветком, которым восхищаются и который прославляют на Востоке, является левкой (мансур или хири).

Имеется три его вида. Наиболее ценится левкой желтого или золотистого цвета, который днем и ночью источает тонкий аромат. Далее идут багровые и других темные цветы, которые пахнут только ночью. Наименее ценится белый левкой, который не дает запаха. Желтые левкои – символ отвергнутой любви ^[194].

Высоко ценятся нарциссы (нарджис). Гален говорит: «Тот, у кого два куска хлеба, пусть отдаст один нарциссам. Ведь хлеб – пища для тела, а нарцисс – пища для души». Аналогичного мнения придерживался Гиппократ ^[195].

Нижеследующие цветы завершают перечень прославляемых видов этих растений, ароматы которых способствуют усилению восторгов от вина. Это – жасмин, эглантерия, цветки горького лимона, лилия, базилик, чабрец, ямайский перец, ромашка, кувшинка, лотос, цветок граната, мак, проскурняк, шафран, лен, цветки разных видов бобовых и лимона ^[196].

Букет цветов, символизирующий грациозную женщину, значительно выигрывает в очаровании, когда к нему добавляется ветка восточной ивы ^[197].

Но я перечислил еще не все из того, что повышает удовольствие от восточной пирушки. Для чего виноградный сок, когда не звучит музыка? «Вино – тело, музыка – душа, радость – их детище» ^[198]. Надо удовлетворить все пять чувств. По этому поводу арабский участник пирушки, у которого, видимо, не было ничего, кроме вина, восклицал: «Эй! Дай мне вина и скажи: это – вино».

Ведь вино воздействует на его зрение, обоняние, вкус и осязание. Желательно, однако, чтобы и слух был удовлетворен ^[199].

Пророк отвергал музыку почти так же решительно, как и вино. «Пение и слушание песен, – говорил он, – способствуют росту лицемерия в душе подобно тому, как вода способствует прорастанию зерна» ^[200]. Он объявил музыкальные инструменты наиболее сильными средствами, при помощи которых шайтан искушает человека. Музыкальный инструмент является муэдзином дьявола, зовущим людей к почитанию злого духа. Для иллюстрации лицемерия тех, кто привержен музыке, приводят такую историю. Одного нетрезвого молодого человека с лютней в руках привели вечером к халифу Абдель Малику, сыну Марвана, который, указывая на инструмент, спросил, что это такое и для чего служит эта вещь. Юноша не отвечал. Тогда халиф адресовал свой вопрос тем, которые стояли рядом с юношей. Те тоже молчали, пока самый смелый из них не сказал: «О, эмир правоверных, это – лютня. Ее делают из фисташкового дерева, которое делят на тонкие слои, затем склеивают их воедино и прикрепляют к основе струны. Когда прекрасная девушка тронет их, они издают звуки более пленительные, чем те, которые производят капли дождя, падающие в пустыне. И пусть возьмут от меня жену тройным разводом, если каждый человек в этом собрании незнаком с этим инструментом и не знает его так же хорошо, как я. Ты – первый среди них, о эмир правоверных». Халиф рассмеялся и велел отпустить молодого человека ^[201].

С последним высказыванием Пророка относительно шайтана связана еще одна история об Ибрагиме аль-Мосили, отце Исхака, которую он сам рассказывал о себе. Надо сказать, что отец и сын были известными музыкантами. Даю перевод этой истории в некотором сокращении. «Я попросил ар-Рашида, – рассказывает Ибрагим, – позволить мне провести день со своими женщинами и братьями. Он дал мне две тысячи динаров и предоставил день отдыха для меня в следующую субботу. Я позаботился о том, чтобы приготовили мясо, вино и прочие продукты, а также велел дворецкому закрыть дверь и никого не впускать. Однако, пока я сидел в комнате, где мои слуги выстроились передо мной полукругом, вошел и приблизился ко мне один шейх. Это был почтенный, достойный и приятный лицом старик. Он носил короткие хуффы ^[202]. На нем были две мягкие накидки, на голове – калансува (шапка особой формы). В руке шейх держал посох с серебряным набалдашником. От его одежды исходил тонкий аромат. Меня переполнял гнев из-за того, что дворецкий впустил незнакомца, но на приветствие старика в весьма обходительной манере я ответил подобающим образом и пригласил его присесть. Тогда шейх начал рассказывать мне предания, истории о войне, декламировать стихи. Мой гнев улегся. Мне показалось, что слуги не осмелились бы впустить его, если бы не были очарованы его учтивостью и обходительностью. Я спросил, не желает ли он отведать мяса. Он не пожелал. «А вина?» – спросил я. «Да», – ответил он. Мы выпили по полной чаше, и он сказал: «О, Ибрагим, не дашь ли ты нам послушать некоторые образцы искусства, в котором ты превзошел людей своей профессии?» Меня разозлили его слова, но я сдержался, взял лютню и стал играть и петь. Он же хвалил меня: «Ты отлично поешь, Ибрагим». Я разозлился еще сильнее и подумал про себя: «Он не довольствуется тем, что пришел сюда без разрешения и попросил меня спеть. Он кличет меня по имени и ведет себя недостойно». Старик же продолжил: «Не исполнишь ли ты нам что-нибудь еще? Если согласишься, мы тебя вознаградим». Я снова взял лютню и запел с особым старанием в связи с его замечанием о вознаграждении. Шейх пришел в восторг и молвил: «Ты прекрасный исполнитель, о маэстро Ибрагим, – затем добавил: – Не позволишь ли ты спеть своему покорному рабу?» – «Как хочешь», – ответил я, но не придал значения его желанию спеть после меня. Старик взял лютню и заиграл. О, Аллах, я подумал, что лютня в его руках заговорила на прекрасном арабском языке. Он запел стихи: