– А что нам царевич? – подбоченился весёлый Марнава. – Юнец глупый. Когда ещё в свою волю войдёт!
Галуха мог бы им про Эрелиса порассказать, да не спрашивали. Игрец сидел в уголке, старался пореже взгляд поднимать. Довершал одну голосницу, затевал без передышки другую.
– Царевич – простецам надежда, – сказала Кука. – Чает народишко: с ним окрепнет закон. Торговцы без страха по дорогам поедут. Люд посовестный, повольный в цепях на каторгу побредёт.
Марнава отмахнулся:
– Это с чего бы? Само по его велению станется?
– Про то своя сплётка в людях гуляет, – подал голос Лутошка. – Будто первым указом кликнут Неуступа на воеводство.
Телепеня с Марнавой разом поскучнели. Стали поглядывать один на другого, на боярыню. Лутошка это заметил, сказал ещё:
– Горожане, я слышал, надвое судят. Одни его, Неуступа, на нас загодя у́ськают. Другие шубы шьют – с ним на дикомытов ратью идти.
– Про войну речь давняя, – оживился Марнава. – Дело доброе! Двинется войско – и на нашу долю с воза хоть мало, а упадёт.
Боярыня что-то вспомнила, свела брови.
– Погодь, Лутонюшка. Ты ведь с разведа слово доставил? Будто у Пролётища некая дружина без повести канула? Купец ждал, не дождался?
– Там два воеводы ходили. Может, и Неуступ морозом погиб.
Галуха тяжко привыкал к воруй-городку. Ох, не гневи судьбу, не ропщи, тяготы исчисляя! Из Выскирега спасался от страха, от утеснений? Безбрежной воли просил?..
Пальцы собственным разумением похаживали по струнам, даруя звучание песням. Не всем, которые знали. Только тем, что госпожа Кука одобрила. Галуху изрядно удивил её выбор. Боярыня, за чью улыбку когда-то спорили царственноравные, осталась безразлична к напевам, звучавшим у подножия трона. Избрала присущие выскирегским развесёлым домам.
Галухино песенное подношение она выслушивала седмицу назад, составляя очередное притирание для лица. Свежей мазкой осчастливила Марнавину дру́женку. За ней – Чагу. Потом глаз не сводила с обеих дур, розовых, волшебно помолодевших. Наконец велела поднести зеркальце, всех выставила из шатра… и к вечеру затворилась в скорбном уединении. Не подпускала ни Телепеню, ни баб. Даже с молодым любимцем, Лутошкой, говорила через завесу. На люди показалась только сегодня. Цветущая, праздничная, избывшая морщины двадцати лет жизни. Лишь в глазах мрела тень страха.
Телепеня ладонями грел, гладил ногу возле колена.
– Повезёт, Ойдригович впрямь к северу копьё обратит. А не повезёт, как жить станем?
– Как жили, так и впредь проживём, – удивился Марнава. – Чем доселешний обычай стал плох? Нешто размяк, брат? Домоседом заделался?
Ватаг налился бурой кровью, готовый кому угодно показать, размяк или нет. У Галухи пальцы окоченели на струнах, горло захолодила близкая сталь… Мудрая Кука поторопилась вмешаться:
– А я тебе, Марнавушка, расскажу. В доселешних изъездах тебе кто противился? Хорошо, если домашнее войско. Ратники дворовые и воеводы такие же. Ты Неуступа, орлик мой, помнишь ли?
Марнава как будто сделался меньше.
– Поди забудь…
– А войско под себя урядит?.. А Хобот что баял, когда ты его от Селезень-камня едва живого привёз? Много войска послали мораничи с тем отпрыском пригульным? Всего одного! Так, Лутонюшка?
– Так, – кивнули медные кудри. – Во́рона жуткого.
– Всего одного, – повторила Кука. – И больше нет ни Лигуя, ни двора его, ни лихих молодцов. Шаечки смелые с пути поворачивают, чёрное пёрышко увидав… А к Лигую уж какие ухо-парни стекались!.. Кругом прав батюшка наш. Совет надо держать. Думу крепкую думать, как бы на царское копьё голову не сложить.
– Думай, кому невдомёк. Иные загодя позаботились, – с удовольствием перебил Телепеня. – Вот моё слово, на нём стоять буду. Мыслю, за море ехать пора. В Аррантиаде доли искать. Ты, Марнава, напоследок сходишь пощупаешь, какой такой поезд моими лесами пройти хочет беспошлинно… Пока хоробрствуешь, я шатры соберу, на Киян выйду. Помнишь, где Не́течь прежде впадала? Там встретимся.
Подглаварь и Лутошка смотрели в немом изумлении. Одна Кука не дивилась замыслам, которые сама нашептала. Галуха забыл наставления, повёл гордый медленный танец, принесённый из Фойрега. Никто не заметил.
– Так царевич когда ещё водворится, – обрёл голос молодой следопыт.
– Повременим, пока на плечах погоня повиснет? Затравленными в утёк бросимся? – усмехнулся ватаг. – Нет, друже. Ныне серебра полны скрыни. На кораблях не тесниться стать: сколько надо, все выкупим. А за морем… Мне, что ли, про кощеев вам сказывать? Рабы!.. Мы да в благодатной земле угла не найдём? Безначальное стадо примучим, как отцы наши в былые годы примучивали. Новое владение урядим, как отцы уряжали. – Помолчал, облизнул сладкую пену с усов. – Боярынька у нас уже есть. И державец для двора найдётся: Капуста.
Лутошка сидел, приоткрыв рот. Медленно вбирал сказанное. Вот, стало быть, почему один с младенчества коновод, а прочие только в рот ему смотрят. Вожак не робеет запретов, не ведает страха. Без боязни пробует всё, что иные дерзали. Без оглядки затевает неслыханное. Невозможное.
Марнава задумчиво произнёс:
– А там и венец выковать можно…
Телепеня с нескрываемым торжеством откинулся на подушки.
– Думаешь, Хобот у Селезень-камня над бабьими румянами трясся?.. Подай, жёнка, ларец!
Кука того только ждала. Обернулась, вытащила из-за себя подголовник. С виду обшарпанный, простой, но Галуха знал такие ларцы. Извне берёста, изнутри луб, меж ними – кованая решёточка. Боярыня сняла с шеи ключ на длинном шнурке. Под пальцами Телепени чуть слышно щёлкнул замочек.
Галуха пытался зажмуриться, отвернуться, чтобы лишнее мимо зрачков пропустить… не совладал. На грубых ладонях разбойников, на куске тёмно-синего бархата мерцало дивной работы очелье. Цветы, звёзды, крылатые молнии, исполненные в серебре.
– Из глубоких вод вынут, – щурясь на мягкий блеск, сказал Телепеня. – Находчик и цены находке не знал. За лопасть вяленого мяса Хоботу отдал: бирюлька! Ну а Хобот андархского выморочного добра с лихвой навидался. Смекнул, что́ в руки пришло.
– Сон утратил, гадавши, как нещечком распорядиться, не прометнувшись, – с видом причастницы подхватила боярыня. – За деньги продать? Так у него барыш держится до кружала, как ещё собак и нарту не прогулял!.. Хотел было в Коряжин поспешить, владыке грозному поклониться. Ан забоялся.
– С государя Хадуга станется в награду кнута и дыбы отмерить, – довершил Телепеня. – Нам ли не смыслить того, на каторге битым!
– Правильно забоялся, – кивнул Марнава. – Как пойдут спрашивать, где взял, с кем, много ли ещё святынь от наших глаз прячешь!
Лутошка тоже кивнул. Каторга с палачом его счастливо миновали. Однако закабалённым ходил, битья принял изрядно.