Русский край, чужая вера. Этноконфессиональная политика империи в Литве и Белоруссии при Александре II - читать онлайн книгу. Автор: Михаил Долбилов cтр.№ 150

Раздвоение дискурса о католических братствах отразилось в итоговой записке Ревизионной комиссии, представленной генерал-губернатору А.Л. Потапову весной 1868 года. С одной стороны, «ревизоры» не отказались от представления о братствах и связанных с ними религиозных практиках как о продукте средневекового «фанатизма» и суеверности. Эта точка зрения позволяла, к примеру, интерпретировать совершаемые мирянами в отсутствие духовенства обряды как признак того, что местная католическая паства так и не вышла из полуязыческого состояния ^[962]. С другой стороны, братства, в трактовке Комиссии, представали угрожающим порождением современности, подрывной социальной силой, в лице которой государственная власть и лояльное ей католическое духовенство обрели общего противника: «…так как, несмотря на [номинальную] подчиненность ксендзам, они, в свою очередь, держат ксендзов в некоторой от себя зависимости и самым своим фанатизмом импонируют последних, то существование этих братств составляет, без сомнения, немалую тягость для тех лиц римско-католического духовенства, которые решились бы искренно и твердо следовать по пути, указываемому Правительством». Комиссия заключала, что братства следует запретить безусловно: «утвержденные Правительством, [они] составят громадное подспорье католицизму в переживаемом им в настоящую минуту кризисе» ^[963]. Этот вывод удостоверяет, что члены Комиссии лучше представляли себе имеющийся у католической церкви потенциал самообновления, чем можно было бы предположить по навешиваемым ими на католицизм ярлыкам фанатизма и обскурантизма.

Большое число и многолюдность братств, равно как их популярность в массе простонародья, затруднили процедуру их роспуска. Ревизионная комиссия предложила обосновать закрытие братств статьями 164 и 165 Устава о предупреждении и пресечении преступлений (Свод законов гражданских, т. XIV Св. зак.), согласно которым «без ведома и согласия Правительства» запрещалось «всем и каждому» учреждать общества, товарищества, братства и проч. Таким образом, костельные братства оказывались вне закона и должны были автоматически считаться упраздненными. Вопрос, однако, состоял в том, как довести это до сознания самих братчиков. Важнее, чем издать очередной запретительный циркуляр, для местных властей было обеспечить исполнение уже существовавшей нормы закона, утвержденного властью верховной. Ревизионная комиссия в 1866 году проектировала следующий порядок закрытия каждого братства по отдельности: под надзором полиции устраивается общее собрание прихожан, где местный исправник или другой представитель администрации объявляет им о незаконности существования братства; с каждого взыскивается соответствующая подписка. Н.А. Деревицкий раскритиковал этот план как «неудобный и неосторожный» ^[964]. В самом деле, учитывая нехватку точных данных о том, где и в какой форме действуют братства, местным агентам администрации предстояло бы сделать такое объявление в каждом приходе, перед большим скоплением народа. Вся кампания могла возыметь эффект обратный задуманному, послужив еще большему распространению и символической легитимации братств. Не считали нужным проявление такого усердия и в МВД, эксперты которого в конце 1860-х годов, изучив собранные наконец материалы о братствах, охарактеризовали беспокойство виленской Ревизионной комиссии как преувеличенное ^[965]. Можно предположить, что, даже числясь официально упраздненными, некоторые братства под тем или иным видом продолжали объединять прихожан и впредь. Более определенное суждение на этот счет возможно только в рамках специального исследования по истории народного католицизма в Западном крае.

Одним из главных направлений регламентирующего государственного вмешательства в католическую набожность стал усиленный надзор за почитанием мощей, чудотворных икон, статуй и других священных для верующих предметов. В отношении православной церкви такая политика была наиболее жесткой во второй половине XVIII века. Еще петровский закон 1722 года, объявив важной задачей государства и духовенства борьбу с суевериями, вводил строгую процедуру проверки чудотворности икон, которая почти не считалась с чувствами и настроениями рядовых верующих. В 1740-х годах Синод затребовал от глав епархий систематические сведения о местночтимых святых и иконах. Вплоть до конца XIX века Синод или сразу отвергал, или подвергал строжайшему рассмотрению ходатайства о канонизации местночтимых святых. Объектом церковной экспертизы становились как предполагаемые чудеса, происходившие у места погребения данного лица, так и степень сохранности его останков. В период между 1751 и 1861 годами состоялось всего-навсего четыре канонизации. Особенно показателен случай Тихона Задонского: несмотря на исключительную популярность этого праведника в народной среде, не перестававшие поступать сообщения об исцелениях у его мощей и полную сохранность тела и одежд погребенного, Синод полвека медлил с его канонизацией. Она состоялась только в 1861 году, когда освобождение крестьян обострило чувствительность и светских и церковных властей к народной религиозности ^[966]. Показательно, что после 1863 года нравоучительные сочинения св. Тихона сразу же заняли первые места в списках изданий для крестьян, посредством которых виленские власти надеялись утвердить массу местного населения в православии ^[967]. Прославление Тихона Задонского, впрочем, не ознаменовало поворота в общей стратегии канонизации, которая принципиально – и резко – изменится только при Николае II ^[968].

В римско-католической церкви подобные скепсис и взыскательность в подходе к удостоверению чудес заявили о себе значительно раньше, чем в православии. Еще Тридентский собор ужесточил церковную регламентацию в этой сфере. Как уже отмечалось в главе 1, петровские и послепетровские меры по конфессиональному дисциплинированию православной паствы имели существенное сходство с усилиями Католической реформы по укреплению и унификации конфессионального самосознания католиков. Однако – о чем также речь шла выше – в течение XIX века высшая католическая иерархия смягчала прежнее неприятие неортодоксальных практик народного благочестия, так что повсюду в католической Европе возникали новые формы религиозности, отличавшиеся большей, чем ранее, спонтанностью и близостью к народным верованиям. В глазах недоброжелателей – а к ним принадлежали многие светские бюрократы в разных государствах – католическая церковь представала потворствующей суевериям плебса и не способной соблюдать ею же установленные тридентинские принципы. Именно таков был взгляд большинства виленских «ревизоров» католицизма. В конце 1866 года виленский губернатор С.Ф. Панютин, тесно сотрудничавший с Ревизионной комиссией, предлагая в специальном докладе генерал-губернатору запретить все католические братства, так обосновывал их «вредность»: «…они чрез посредство испытанных в фанатизме и наставленных в односторонних религиозных понятиях братчиков и сестер проводят обыкновенно между прихожанами разные нелепые слухи о мнимых чудесных явлениях, чудотворных иконах, совершающихся якобы исцелениях больных…» ^[969]. Дело выглядело так, будто римско-католическая церковь в бывших землях Речи Посполитой застряла на той стадии отношения к «предрассудкам» и «суевериям» паствы, которую церковь православная успешно преодолела в России еще под скипетром Петра I.