– А Генри? – спросил Рейнольдс.
– Это кто?
– Парень жертвы. Шейла что-нибудь об этом говорила?
Директор покачал головой.
– Нет, никогда… напротив, с некоторых пор она беспокоилась, это было заметно.
– Беспокоилась о чем?
Индеец пристально посмотрел на него.
– О дочери, полагаю. Она перестала о ней говорить… Когда я заводил эту тему, она ее тщательно избегала. Что-то произошло, если вас интересует мое мнение. И это ее крайне тревожило.
– У нее в жизни кто-то был?
– Уж точно не из тех, кого я знаю. Убежден, что нет. Она была совершенно одиноким человеком. – Взгляд директора вновь затуманился. – В то же время она носила наряды немного вызывающие, во всяком случае, с точки зрения некоторых… Надо сказать, она ненавидела ханжей, старомодных консерваторов, лицемеров и любителей поучать. Это была прекрасная женщина, можете мне поверить.
Ноа понял, что примерная подчиненная была директору далеко не безразлична. Было ли между ними что-то? Он пообещал себе выяснить это.
– У вас есть какие-то догадки, где она может находиться? Может, Шейла говорила о каком-то бунгало, лодке или месте, где она могла бы отсидеться?
– Как вы знаете, они уже задавали мне этот вопрос. Я отвечу вам то, что ответил им: если хотите знать мое мнение, вы найдете ее лишь на шесть футов под землей – или в пучине морской.
* * *
Чарли потрогал распухшую губу и посмотрел на кровь у себя на пальцах.
– Ты совершенно свихнулся!
В его голосе было больше гнева, чем страха.
Я склонился над ним. Он еще лежал на земле, в полумраке улочки, и неоновые огни аптеки раскрашивали его лицо яркими цветами.
– Черт, да что на тебя нашло!
– Я обнаружил твою электронную почту, Чарли…
– О чем ты говоришь?
– О твоем втором аккаунте, которым ты пользуешься, чтобы посылать анонимные письма.
Он поднял глаза и недоверчиво посмотрел на меня:
– Ты вошел в мою комнату? Когда? Почему ты сделал это?
– Не важно.
– Не важно? Ну уж нет, с этим я не согласен! Лично мне это кажется чертовски важным, представь себе!
– Ты посылаешь мне анонимные письма, Чарли? Я думал, ты мой лучший друг…
– Не «письма», одно, – поправил он. – Лучший друг, говоришь? Тогда почему ты вламываешься ко мне в комнату, когда я в школе, черт тебя подери? Это что за дела?
– Не отвечаешь? Шантажист – это ты?
– Что? Пошел ты знаешь куда! – выкрикнул Чарли.
– Ты всегда завидовал другим, – продолжил я, сам не веря тому, что говорю. – Ты всегда мечтал быть на нашем месте, моем или Джонни, и спать с Наоми и Кайлой… Думаешь, я не знаю, как ты заглядывался на Нао?
В глазах друга я прочел сильнейшее изумление.
– В школе то же самое. Ты всегда старался быть капитаном команды, парнем, которого обожают все девочки… Но ни одна не воспринимала тебя всерьез. Что ты делаешь по вечерам у себя в комнате, когда остаешься один, Чарли?
В его взгляде я разглядел недоверие. Ярость. И боль. Мучительную боль. Раньше мы часто спорили, но не помню, чтобы я когда-нибудь так с ним разговаривал.
– Ответь, Чарли: почему ты посылаешь мне анонимные письма?
– Я хотел предостеречь тебя, черт! – пролепетал он, готовый расплакаться. – Это всё!
– Предостеречь от кого?
– От Лив и Франс!
Я выпустил его воротник и отошел. Чарли воспользовался этим, чтобы подняться на ноги. Он оперся спиной на стену аптеки и притронулся к челюсти. Я увидел на его воротнике пятнышки крови.
– Ты ударил меня, Генри! Ты вообще соображаешь, что только что сделал? Ты просто с катушек съезжаешь!
– От кого меня предостеречь?
Чарли дышал почти так же глубоко, как астматик во время приступа.
– Я кое о чем подумал, но не хотел об этом с тобой говорить… Я боялся, что после этого ты меня возненавидишь…
– Объясни.
Он поколебался.
– Это касается Франс.
Я оцепенел.
– Кое-что касательно нее, что заметила моя мать…
– Да рожай уже, чертово дерьмо!
Чарли печально посмотрел на меня.
– Ты знаешь, моя мать обожает торчать у окна своей комнаты и смотреть на улицу, когда не может уснуть. Оттуда видно всю Мейн-стрит до самого порта.
Я ничего не сказал, но подумал, что именно поэтому и проник к нему в комнату. Напряжение пронизывало все мое тело, я ждал продолжения.
– Однажды я услышал, как она говорит с отцом в задней части магазина; они не знали, что я здесь и слышу, как они произносят имя твоей матери. Потом я подошел…
Чарли высморкался, вытер нос.
– Я услышал, как она говорит: «Я уверена, что это Франс». А мой отец такой спрашивает: «В котором часу утра?» Мать отвечает, что да, это точно была машина Франс. Она выехала из дома, припарковалась у рыболовного магазина и вышла. Лило как из ведра. На ней была ветровка, но моя мать хорошо разглядела ее светлые волосы, и силуэт был точно ее… Затем моя мать сказала, что Франс открыла одну из урн снаружи, на углу Мейн-стрит и Аргайл-авеню. Когда она вынула руку из урны, у нее там что-то было. Конверт или упаковка, моя мать не уверена – было слишком далеко, чтобы разглядеть… Затем твоя мать снова села в машину и вернулась домой, Генри.
Я снова схватил его за воротник и прижал к стене аптеки:
– Ты врешь! Ты сам только что это придумал!
– Ну, давай! Двинь мне! Давай, засранец, раз тебе так хочется! Но тогда мы больше никогда не будем друзьями, слышишь? Больше никогда!
Выражение ярости на лице Чарли, должно быть, было ответом на мою. Я сжал его шею, и на какое-то мгновение мне очень хотелось сделать ему очень больно. Он потряс головой:
– Хватит, черт! Ты меня задушишь!
Я отпустил его. На шее Чарли была пурпурная отметина; он потер ее, гримасничая от боли и кашляя.
– Это истинная правда. Помню, этот разговор тогда меня очень заинтриговал. Я не слышал об этой истории с шантажистом и спросил себя, с чего бы твоей матери выходить ночью, чтобы рыться в урнах Ист-Харбор… Знаешь, о твоих мамах постоянно ходят слухи… Никто точно не знает, откуда они приехали. Я сказал себе, что, наверное, она русская шпионка или что-то в этом роде. И что она так получает инструкции… Знаю, это идиотство. И полное дерьмо…
– Это было до или после того, как мы пошли к Оутсам?
– Задолго до. В прошлом году… Я тогда хотел тебе это рассказать, но на следующий день, должно быть, что-то произошло, и это происшествие вылетело у меня из головы… Оно вспомнилось, когда ты пересказал нам то, что Даррелл говорил тебе в своей машине, а затем – когда Нэт Хардинг сказал об этом шантажисте…