1812. Фатальный марш на Москву - читать онлайн книгу. Автор: Адам Замойский cтр.№ 122

В то время как люди, подобные вышеназванным, оказались достаточно рассудительны и позаботились снабдить себя средствами выживания, сверху – даже на корпусном или дивизионном уровне – не поступил ни один приказ о соответствующих мерах по подготовке личного состава к грядущим действиям. Хорошие командиры вроде Даву побеспокоились хотя бы о починке солдатского обмундирования и башмаков, но и не более. И какие бы другие усилия они ни предпринимали потом, все сводилось на нет одним упущением, обошедшимся в десятки тысяч жизней и превратившим потенциально упорядоченный отход в трагический разгром.

С самого дня прибытия польских частей в Москву они, готовясь к зиме, начали ковать коней подковами с острыми шипами. Поляки советовали своим французским товарищам поступить подобным же образом, но все рекомендации, точно горох от стены, отлетали от завесы галльской беспечности. «Упрямство и высокомерие французов, кои после стольких войн чувствовали себя знавшими все лучше всех и не нуждавшимися ни в каких советах, помешало им подковать коней подковами с шипами», – писал польский офицер Юзеф Грабовский, прикомандированный к императорской ставке. К счастью для Наполеона, обер-шталмейстер Коленкур, переживший не одну, а несколько русских зим, взял на себя заботу должным образом подковать всех лошадей придворной и военной свиты императора. Однако когда императору посоветовали распорядиться о том же по всем войскам, он отмахнулся от предложения – с фатальными последствиями для армии и, в итоге, для себя ^{629}.

Военный успех Наполеона в прошлом основывался на умении быстро схватывать обстановку и, сделав анализ ситуации, действовать четко и стремительно. Однако с момента отправления на так называемую «Вторую Польскую войну» он то и дело демонстрировал поразительную неспособность к верным выводам и решительным поступкам. Для объяснения такого явления существовали, вероятно, многие причины, но, вне сомнения, одной из них выступали сложности с постижением устремлений противника – его целей и задач.

Русские потратили полтора года для развертывания войск и подготовки к наступлению, но с началом войны вдруг принялись отступать. На первых порах Наполеон ждал какой-то западни, а затем предположил, будто русские избегают сражения из страха потерпеть поражение. Он так и не узнал, что во многом поведение неприятеля объяснялось хаосом и интригами в русской ставке. Затем неприятельские войска все-таки остановились и дали ему бой при Бородино, он победил их и, поскольку противник бросил древнюю столицу, счел его разбитым. Пассивность Кутузова на протяжении следующих нескольких недель видимо подтверждала подобные выводы и, подарив императору французов ложное чувство уверенности, в конечном итоге внесла свою важную лепту в его поражение.

Более романтично настроенные историки пытались приписать бездеятельность русского фельдмаршала хитроумной уловке, рассчитанной на создание у Наполеона ложного чувства успокоенности с целью задержать французов в Москве максимально дольше, а затем позволить ужасной русской зиме покончить с ними. Возможно, такая затея и в самом деле имела место. Или же Кутузов попросту не знал, как поступить и опасался сделать неправильный шаг. Скорее всего. Таким именно образом и рассуждали многие в его ставке.

Вскоре после прибытия под Тарутино фельдмаршал начал получать пополнения. На протяжении летних месяцев 174 800 солдат регулярных войск, 31 500 – иррегулярных, в основном казаки, и 62 300 ополченцев влились в действовавшие против Наполеона армии, и львиную долю вышеназванных человеческих ресурсов получил Кутузов. Его армия становилась сильнее с каждым проведенным в лагере днем, и за четыре недели, проведенные в Тарутинском лагере, войско из не более чем 40 000 измотанных и деморализованных солдат выросло до 88 386 чел. в регулярных частях при 622 орудиях. Помимо них в распоряжении Кутузова имелись еще 13 000 донских казаков и 15 000 казаков из прочих мест, плюс башкирская конница ^{630}. Русский главнокомандующий осознавал, что, по мере укрепления его армии, части и соединения французов, напротив, слабеют. Каждый день дозорные приводили в лагерь десятки французских фуражиров, мародеров и дезертиров, от которых он узнавал о том, сколь сильно страдает Grande Armée от острой нехватки корма для коней и свежей еды для людей и о значительном упадке боевого духа противника. Кутузов по мере возможности вносил и свою лепту в те деструктивные для неприятеля процессы за счет применения созданных им «летучих отрядов». Они рыскали по окраинам занимаемого французами ареала, ловили любого, кто осмеливался высунуться оттуда, а иногда неожиданно набрасывались и захватывали малое подразделение или снабженческий обоз. Всего за пять недель сидения в Москве французы потеряли по причинам такого рода 15 500 чел ^{631}.

Но Кутузов не спешил переходить к регулярным военным действиям. Генеральный план Александра, доставленный из Санкт-Петербурга полковником Чернышевым и предусматривавший полное окружение Наполеона по его выходу из Москвы соединенными силами армий Кутузова, Тормасова, Чичагова, Витгенштейна и Штейнгейля, в Главной квартире фельдмаршала почтительно изучили и положили на полку, поскольку считали русские войска пока слишком слабыми и не готовыми мериться силами с французами ^{632}.

Мнение это вполне справедливо, ибо, если не считать выигранного для измотанных солдат времени на отдых и обучение вновь прибывших новобранцев, Кутузов почти ничего не сделал для подготовки к наступательным действиям. Он слил воедино 1-ю и 2-ю армии, оставив Барклаю пустой титул командующего, но лишив реального дела. Фельдмаршал продолжал сеять вокруг хаос своим оригинальным стилем командования, в чем ему умело и энергично помогал новый начальник штаба, генерал Коновницын, проводивший дни за курением трубки и болтовней с братьями-офицерами, но, согласно Маевскому, одному из порученцев Кутузова, не отдававший никаких приказов.

«Опасаясь за свою репутацию, Коновницын стремился, как казалось, выглядеть очень деятельным, но, не будучи в состоянии охватить всего в целом, верно предположил, что хорошее припишут ему, а плохое ляжет на фельдмаршала, – отмечал Маевский. – Хотя, похоже, и Кутузов прибегал к той же тактике, но с противоположной целью». Коновницына от всей души ненавидел Ермолов, по-прежнему остававшийся начальником штаба при Барклае, который формально командовал объединенной армией. Находя атмосферу в ставке крайне ядовитой, тот переселился в деревню на некотором отдалении от лагеря и приезжал оттуда только по вызову ^{633}.

В конце сентября, утратив терпение далее выносить сложившуюся обстановку, Барклай написал длинное и слезное письмо царю, в каковом извещал монарха, что армия находится под началом ничтожества и «разбойника», и попросил отстранить его самого от командования. «Мое здоровье разрушено, а моральные и физические силы кончились», – так объяснял Барклай собственную позицию. Он чувствовал несправедливость по отношению к себе: его стратегия полностью себя оправдала, но никто не воздал ему должных заслуг. Он спас ситуацию при Бородино, но ни один человек не желал признавать сего факта. Словно бы в добавление ко всем обидам, когда Барклай, оставив, наконец, армию, проезжал через Калугу, толпа забросала его карету камнями ^{634}.