— Ну что, гости мои любезные, понравились ли вам мои скоморохи? Как думаете, по душе ли придутся они князю Владу?..
Глава 56
Владислав нахмурился.
— Это ведь ты, ты меня заставил. — Теща хотела ударить его кулачком в грудь, но остереглась.
Он не стал отвечать. Не хватало еще спорить с бабой. Не он на порог своего терема бяломястовского мануса позвал, не он деньги ему давал, не он по голове гладил. Так или этак, а дошло бы до того, что произошло. Только не хотел князь ждать: клокотали в груди ненависть и жажда мести. Всего-то и сделал, что потянул едва-едва за старую петельку, чуть, всего лишь чуть подтолкнул тещеньку в крепкие руки захожего мага. А тот не удержался, взял то, что само в ладони просилось. Знать, привык брать, не думая о грядущем дне, позабыв о вчерашнем.
Да теперь научит его Владислав помнить.
— Ведь это ты меня вел, признайся, разбойник! Что теперь? С дочерью запретишь видеться? С внуком, как народится?
И не думал Владислав о таком, сама теща подсказала. Умная баба, а дура дурой. Да только это все грядущего удел, а сейчас одно желание владело господином Черны — наведаться в темницу к плененному манусу.
Только заступила дорогу баба. Не усидела в покоях, выскочила виноватого искать. Привык к тому Владислав, что он всему причина. Завсегда те, кто слабее, ищут виноватого среди сильных да гордых. Всегда поступал князь, как сила велит — окинул тещу надменным взором да прочь пошел, отвернувшись от беснующейся бабы.
— Верно, не привыкать тебе, Владислав Радомирович, невиновного губить, — крикнула Агата.
— Я без вины не караю. А с насильниками в Черне разговор короток. Он под моим гербом ходил, знать должен, каков у меня уклад.
— Не знал он, князь. При Казимеже служил. Сам знаешь, каков был мой супруг. Кобель потаскучий, ни одного сарафана не упустит…
Агата уж не кричала. Шла за князем, причитала жалобно. Костерила покойника-мужа на чем свет стоит.
— Знал я не хуже твоего, тещенька, каков был Казик Бяломястовский. Если не знаешь, при дворе моего отца жил он, как при вашем — Тадеуш из Дальней Гати. Еще в те поры умел Казик гадить там, где ест, да не нашлось тогда в Черне разумного человека, чтобы согнать твоего мужа со двора до того, как пришла беда…
— И ты все мстишь, князь?
Сам не понял Владислав, с чего разоткровенничался с бабой. Пусть хает своего мертвеца, сколько пожелает. Ушел Казик — туда и дорога ему, пусть положит его на одну ладонь Землица, другой накроет да подкинет в небо, чтоб ветер подхватил, да небовы твари разорвали на зарницы.
— Казимежу? — Владислав расхохотался.
— А кому? Кому? — вцепилась в рукав Агата.
Владислав перестал смеяться. Поглядел на тещу. Совсем растеряла всю гордость Агата — стоит перед ним в простом платье, соскользнула с плеч шаль, волосы растрепались. Девка, а не княгиня. А без гордости и сила не в радость.
— Не тебе, матушка, — ответил ей Влад, уже без злобы, без злорадства. — На твою долю хватит.
Приблизился, поцеловал в лоб. Агата посмотрела на него ошалело. Верно, решила, что проклял ее князь или уж ведает, что скоро Безносая за ней придет.
Пока она глазами хлопала да хватала ртом воздух, Влад вышел в двери, выскользнул через кухню из терема, прошел задворками до каземата.
Из зарешеченного окошка видны были только краешек блеклого весеннего неба да верх Страстной стены, где на длинных шипах висели дожелта обклеванные воронами черепа казненных еще по осени разбойников.
Манус сидел на низком топчане в углу, опершись изящной холеной рукой на колено. Смотрел на небо над стеной. Сапоги у него отобрали, на руки, обернув, чтоб не жгли, новиной, надели железные оковы, но видно было, что не спасали тряпки: здесь и там на красивых руках мануса видны были ожоги от железа.
Когда вошел Владислав, черноволосый маг вскочил, тряхнув кандалами. Почтительно склонил голову, гордец. Не желал показать страха.
Влад не стал скрывать, что разглядывает мануса. Сами собой сжались руки в кулаки, сомкнулись челюсти.
Хорош был кобель бяломястовский. Глаза синие — хоть пей, хоть лей, хоть льдинами сыпь. Волосы черные, блестящие, как вороново крыло, ложились волнами, завивались на концах крупными кольцами. Пальцы, словно перья лебяжьи, казалось, переплетены ветром, так легки, длинные и белые, только взмахни, соедини в колдовской знак — и тотчас проснется сила, потечет, дыша, выплеснется. Словно наяву увидел Владислав, как комкали, рвали эти холеные сильные пальцы рыжий лисий мех.
С трудом сглотнув, Влад провел рукой по своим отросшим за зиму седым волосам. Натолкнулись пальцы на обруч с кровавым камнем.
— Зовут тебя как, манус? — спросил Владислав сухо.
— Иларий.
— Значит, под моим ты гербом… уж сколько? — сдержал ярость князь.
— Был я положен в приданое княгине Эльжбете, да занемог. Думали, умер я. Но выходила меня… выходил лекарь один.
Манус так и впился во Владислава синим взглядом, повернул руки ладонями вверх, показал белые и бурые полосы шрамов.
— Верно, хороший лекарь, если сумел такое заврачевать и силу тебе вернуть. Дорого взял? Я бы такого врачевателя в Черну позвал без раздумья. Мой герб дорогого стоит.
Улыбнулся Влад, заметив, как отвел взгляд Иларий, не выдержал княжеского прямого, как меч, взора.
— А разве нет у тебя в дому такого лекаря? — вопросом на вопрос ответил манус.
— Я хорошего знахаря всегда привечу, манус. Да только никакой знахарь уж тебе не поможет. Знаешь, какая за тобой вина? Понимаешь, у нас в Черне порядок свой. Ты пытался женщину силой взять.
— Разве тебя там не было, князь? — улыбнулся Иларий мирно, с искоркой. — Разве не видел ты, нужна ли была мне сила? По доброй воле княгиня мне двери открыла, по доброй воле впустила в опочивальню.
Дал волю себе Владислав. Ударил с размаху, так, что стукнули зубы мануса, заалел на скуле след кулака.
— Ты взял женщину силой, — повторил князь медленно, словно выплевывая каждое слово. — Бывало раньше такое?
Манус хотел ответить что-то, но замолчал. Только собрал белые пальцы в кулаки.
— Таков закон в моей земле. Если обидит сильный слабого, истиннорожденный маг — мертвяка, мужчина — женщину…
— Убьешь меня, Владислав Радомирович? — перебил его манус отрешенно. И показалось на мгновение князю, что желанен красавцу-магу такой исход. — Если убьешь, позволь перед смертью лекарке твоей меня осмотреть.
Владислав схватил мануса за ворот обеими руками, сдавил так, что захрипел черноволосый, расширились синие глаза.
— И близко к ней не подойдешь, — прошипел князь. Понял по глазам мануса, что лишнего сказал, да уж не вернешь неосторожного слова. Оно, горячее, уж ожгло и паром оборотилось. Лови — не лови, без толку.