«Мое утраченное счастье…» Воспоминания, дневники - читать онлайн книгу. Автор: Владимир Костицын cтр.№ 132

В тот момент мы еще не отдавали себе отчета, насколько далеко шло ее предательство. Мы думали, что если она пораспродаст вещи, подготовит убежище и хорошо свяжется с filière ^[754], осуществляющей тайные путешествия в Америку, то в нужный момент оба воспользуются этой подготовкой; при одном из следующих приходов мужа она сумеет убедить его, что они могут бежать. Мы были очень наивны, думая так. На самом деле, все делалось для того, чтобы он возможно позже узнал об этом и даже, если узнает раньше, не верил бы этому ^[755].

Всякого рода хозяйственные заботы занимали у нас зимой и весной 1941 года очень большое место. Ввиду полной неспособности M-me Prenant к практической деятельности (я и до сих пор не решил, была ли это неспособность или лень и нежелание) посылками Пренану в лагерь занимались мы. Посылки были коллективные, т. е. разные лица из лаборатории, из друзей или единомышленников Пренана, давали понемногу продукты и вещи. Нужно было их к этому побудить, дары собрать, привести в годный для употребления вид, добавить то, чего не хватает, и привести в годный для отправки вид и отправить.

Операций было довольно много, и твоя Agenda пестрит заметками: 5 февраля — «сахар для M-me P[renant]»; 3 марта — «colis vêtements Prenant expédier» ^[756]; 21 марта — «expédier colis Prenant 5 kg (vivres)» ^[757]; 4 апреля — «лепешки Prenant взять»; 8 апреля — «colis Prenant expédier, изюм, сахар, масло достать». Каждая из этих записей означает возню, беготню, хлопоты, переговоры, дипломатию. Такого же рода услуги ты оказывала и Маргарите для ее прохвоста, доставала по пути то, что было нужно для наших друзей и твоих товарищей по работе, и все это спокойно, ласково, с милой улыбкой, твоей улыбкой, не сердясь, не выказывая нетерпения.

К твоим же добрым отношениям прибегали люди, когда им было нужно спешно получить из секретариата факультета какой-нибудь документ — Потемкин, дядя Игоря Марш-Маршада. Кстати, об этом дяде. Игорь, по детским воспоминаниям, отзывался не очень хорошо о своем дяде и его жене, так что могло создаться очень неважное о них мнение. В эту эпоху Игорь находился где-то в той зоне и просил дядю достать — через тебя — его бумаги из Сорбонны. Так состоялось знакомство. В воскресенье 9 марта дядюшка приехал к нам, и предубеждение наше сейчас же рассеялось. Впечатление было очень хорошее, и он заслуживал это.

Инженер из очень хорошей школы (Петербургский политехнический институт — не чета École Polytechnique ^[758]), военный летчик во время той войны, разбившийся, выздоровевший, но с очень тяжелым увечьем, с достоинством зарабатывавший свой хлеб и вдобавок обожавший Игоря. Мы с ним быстро закончили деловой разговор и затем, за чаем, беседовали на разные темы, и он нам еще больше понравился. Когда он уходил, с ним случилась беда: своей покалеченной ногой он зацепился за ковер и упал всей тяжестью на пол. Ему, с его изуродованным телом, должно было быть очень больно. Я поднял его, а он сделал вид, что это ему нипочем, и ровным шагом направился к выходу, что тоже повысило нашу к нему симпатию. По приглашению его три недели спустя, 30 марта, мы поехали к ним.

Тетушка Игоря также оказалась симпатичной, и об Игоре она говорила с настоящей нежностью, но общество, которое сидело за чайным столом, нас ужаснуло. Это были все застарелые неисправимые монархисты, черносотенцы и в данное время, конечно, германофилы. Тетушка и ее гости имели какое-то отношение к русской белоэмигрантской гимназии, и разговор шел о бывшем министре народного просвещения Jean Zay, в тот момент — пленнике немцев, впоследствии убитом милицией.

Jean Zay, радикал, весьма умеренный в политике, но разумный министр, казался этим зубрам прямым наместником сатаны. Особенную ненависть к нему вызывало его еврейское происхождение: «Зайчик, Янкель Зайчик, жиденок из Одессы ^[759], отбросив „чик“, становится министром во Франции! Возможен ли больший позор?» — говорил один из присутствующих при общем сочувствии. Я не стерпел и вступил с ним в словесную драку, после чего меня спросили, давно ли я ездил в Москву. Возможно, что какой-нибудь из присутствующих поспособствовал моему занесению в список лиц, подлежащих аресту в случае… Но можно ли всегда молчать? ^[760]

В течение зимних и весенних месяцев 1941 года мы очень часто виделись с Балтрушайтисом и его женой Марьей Ивановной. В нем я ожидал найти противника советской России и готовился к словесным боям. Для того, чтобы думать так, были все основания. Бывший посланник Литвы в Москве, отозванный как будто по желанию советского правительства и переведенный в Париж с некоторым понижением, хотя и с сохранением титула Ministre plénipotentiare ^[761]; женатый на Марье Ивановне Оловянишниковой, наследнице огромного состояния и огромных заводов в Ярославле, потерявшей, конечно, за исключением некоторых крох, все свое состояние после октября 1917 года; и, наконец, свидетель всех глупостей и неудач первых годов советского строительства, Юргис Казимирович, естественно, мог бы утратить объективность в оценке людей и событий.

К моему удивлению, я нашел в нем гораздо больше широты мысли и понимания развертывающегося перед нами исторического процесса, чем у многих умеренных социалистов, русских или иностранных. Он очень часто делился с нами своими московскими воспоминаниями, и каждый раз, когда дело касалось чего-либо неблагоприятного, всегда приводил аргументы для правильного истолкования событий. По отношению к немцам определенно был враждебен и считал, что Литва не может иметь худшего врага, чем немецкий национал-социализм, а в России видел естественного союзника и защитника Литвы и других балтийских государств.

Юргис Казимирович был очень осведомлен о том, что происходило в Литве, и от него мы узнавали об арестах, казнях, экспроприациях, о захвате земель для раздачи немецким военным колонистам, о разрушении культурных учреждений, промышленности. В Литве были изданы (без его ведома) сборники его стихотворений ^[762], и он с печалью держал их в руках и говорил: «Вы думаете, что это — внимание немцев к нашей культуре? Вовсе нет, они мажут по губам наших петэнов и выпускают стихотворения, чтобы не выпускать учебных и научных книг на нашем языке». Марья Ивановна, по ее буржуазному происхождению, была враждебна к социализму, но тоже — за оборону России против немецкого завоевания.