«Мое утраченное счастье…» Воспоминания, дневники - читать онлайн книгу. Автор: Владимир Костицын cтр.№ 129

Немцы потребовали от Pétain освобождения всех германофилов, усаженных в лагеря Mandel, и всех заключенных, полезных для их национальной демагогии. Наш «татарин» был освобожден под условием ехать в Германию на лесные работы (он был записан как специалист по лесоводству), и таким образом к концу 1940 года мы узрели его в Париже — проездом на место службы. О дальнейших его приключениях и превращениях я буду еще говорить; он интересует меня не персонально, а как продукт нашей необычной эпохи, как в своем роде представитель некоторого общественного слоя ^[729].

В Германии «татарин» сделал некоторую карьеру: был назначен старшим на лесном пункте, что давало ему некоторые преимущества. От времени до времени приезжал в Париж при деньгах и при часах и держал себя с солидным немецким достоинством. Так продолжалось, кажется, до 1943 года, когда его перевели в Париж на аэродром в Villacoublay. Какие функции исполнял там, никому неизвестно; по его словам, заведовал гаражом. Несколько раз он был напуган бомбардировками аэродрома, почувствовал, что на его век немцев не хватит, и стал искать парашют, чтобы спуститься где-нибудь около Résistance ^[730].

Когда мы оказались в бегах, он старался навязать нам свои услуги, но мы отклонили их и перестали с ним видеться. Когда мы вернулись в Париж после изгнания немцев, у него уже имелось свидетельство FFI ^[731] о том, что sergent ^[732] такой-то оказал действительные услуги. Так как он болтлив и не очень умен, то проговорился, в чем заключались эти услуги. В последний момент перед уходом немцев он продал несколько немецких камионов резистантам и оказался заведующим этого автомобильного парка уже у FFI. Постарался заиметь связи и у американцев, и у советских и занялся вовсю спекуляцией: одеяла, одеяния, съестные продукты, все проходило через его руки.

Некоторое время не знал, на кого ориентироваться, но советские власти решительно его отстранили, и, кроме того, с точки зрения спекуляции он быстро понял, что его будущее не с ними. Американская ориентация победила. Американские спекулянты доставили ему вызов в Америку, и он уехал туда. Не знаю, делает ли там сейчас свой первый миллион или первую сотню долларов, но возвращаться как будто не собирается. Один раз я видел его искренно огорченным: он получил известие из Риги, что немцы истребили всю его семью: родителей, сестер, братьев, жену и детей. Об этом рваче не стоило бы и говорить, если бы он не внес пертурбацию в одну дружественную семью ^[733].

Я не помню, чтобы мы как-нибудь торжественно встречали 1941 год: этому препятствовала прежде всего невозможность позднего возвращения домой. Помню только, что эти дни конца 1940 и начала 1941 годов M-lle Dehorne проводила у нас. У нее было еще холоднее, и, кроме того, она чувствовала себя в это время особенно обиженной и бесприютной. 1 января мы завтракали у Тони.

2 января ты завтракала с Dehorne в Grillerie на Place de la Sorbonne в обществе M. Faure, который был в плену с Пренаном и привез свежие и довольно успокоительные вести о нем. С ним же мы встретились через два дня на goûter у M-me Prenant. Он чувствовал себя, как это бывает всегда и бывало со мной, как бы новорожденным. Приятно было видеть такую радость жизни, к сожалению — недолго: он сразу же стал работать в Résistance и напоролся на провокацию; немцы его ликвидировали.

Еще через два дня у нас произошло наводнение в квартире. Была ночная воздушная тревога. Мы не пошли вниз. Тревога кончилась, легли спать. Я заснул, и мне снится, что лето и мы возвращаемся с Lac de Gers ^[734] под проливным дождем. В этот момент слышу твой голос: «Вава, неужели сейчас возможен проливной дождь?» Я встал и вижу, что дождь льется у нас в квартире — в кабинете, спальне и коридоре. Накидываю халат и бегу в шестой этаж, звоню в квартиру над нами. Открывает дама и заявляет, что у них все в порядке и это, вероятно, из седьмого этажа. Бегу в седьмой этаж, звоню к голландскому художнику ^[735] и извиняюсь, что беспокою его в три часа ночи. К моему удивлению, нахожу его совершенно одетым по-городскому: с воротничком, галстуком; очень любезно предлагает мне осмотреть с ним его квартиру. Осматриваем; ясно, что вода льется не от него. Он говорит мне: «Идите снова к даме из шестого этажа и будьте понастойчивее. Ясно, что она вам солгала».

Я позвонил снова в шестой этаж и, невзирая на протесты дамы, прошел до конца коридора и всюду увидел море воды. Выскочил ее муж, наскочил на меня, а я — на него. Обругал их за ложь, побежал вниз к gardien и вернулся с Hoch, чтобы констатировать первоисточник и убытки. Наши верхние соседи оказались людьми последнего сорта: лгали, изворачивались, чуть ли не утверждали, что я сам залил себе квартиру, оспаривали сумму убытков и т. д. На самом деле, все произошло очень просто: в тот момент, когда завыла сирена, дама мылась; она бросилась вниз, забыв закрыть кран; по правилам — во время воздушной тревоги вода в доме была закрыта. Дама вернулась, легла спать, и через ее открытый кран натекло достаточно, чтобы наводнить три этажа.

Утром syndic ^[736] прислал нам своих уборщиц, чтобы привести квартиру в порядок. Уборщицы пробыли несколько часов и наворовали большое количество вещей. Я и до сих пор не понимаю, где M. Cousin, syndic, набирал свой персонал: случай с нами — не единственный ^[737].

К нам часто заходила жена Левина — по разным делам: советоваться, предлагать вещи на продажу, просить помочь в том или другом деле и т. д. Очень часто жаловалась на мужа — и не без основания: он совершенно не считался с тем, что у нее, кроме 300 фр. в месяц от еврейских организаций, нет средств на существование, и требовал роскошных передач — жареную курицу и т. д., чтобы шикнуть перед богатыми людьми, сидевшими с ним в одной камере. В одно из своих посещений она передала нам просьбу Левина навестить его в лагере. Хотя я не совсем понимал и сейчас не понимаю, зачем это было нужно, поскольку раз в две недели его выпускали «для устройства дел» в сопровождении жандарма (жандарм этот очень любезно оставался ждать Левина на скамейке на B[oulevar]d de Port-Royal), и он всегда заходил к нам, но отказать мы не могли и в воскресенье 19 января поехали с его женой в лагерь Tourelles у Porte de Lilas. Режим там, по-видимому, не был очень суров, поскольку нас пропустили прямо в камеру, где он сидел.