Как я стал знаменитым, худым, богатым, счастливым собой - читать онлайн книгу. Автор: Эрик Вейнер cтр.№ 31

В любом случае важный ингредиент для хорошей, счастливой жизни — это связь с чем-то большим, чем мы сами, признавая, что мы не более чем отблеск на космическом радаре и при этом составная часть чего-то намного большего. К примеру, для одних обеспечивают эту связь здания викторианской эпохи с характерными скрипучими лестницами и потускневшей лепниной, а для других источник этой связи кроется в важном действии — например, подарить совершенно новый сотовый телефон в подарочной упаковке дяде Бену, который умер 20 лет назад, но который все еще является частью семьи. Бертран Рассел, британский философ, закончил свою книгу «В поисках счастья» описанием счастливого человека таким образом: «Такой человек чувствует себя гражданином Вселенной, полностью наслаждается ее спектаклем и чувствует радость, что она предлагает, не думая о смерти, потому что он не сильно разделяет себя и тех, кто придет после него. Он настолько инстинктивно сливается с потоком жизни, что познает величайшее наслаждение, которое только можно».

Весьма сильное трансцендентное утверждение для самопровозглашенного атеиста. Это напоминает мне Джонаса Солка, изобретателя вакцины от полиомиелита, который сказал, что его главная цель — «быть хорошим предком». Подобный ответ может исходить только от человека, который глубоко понимает свое место во Вселенной. Я не Джонас Солк, и иногда я не могу понять, где же мое место во Вселенной, но последнее время я много думал об этом. Если мы рассмотрим нашу жизнь — около 78 лет (если нам повезет), которые мы проводим на этой планете, то они действительно незначительны. Но если, как учит буддизм, наши родители бесконечны, то, может быть, мы тоже.

Я провел в Катаре уже несколько дней и все еще не встретил ни одного катарца. Это проблема. Мои журналистские инстинкты, отточенные в течение двух десятилетий, говорят мне, что для того, чтобы исследовать катарскую душу, совершенно необходимо поговорить с настоящим жителем Катара. Но где?

Обычная хитрость журналиста — взять интервью у таксиста — не сработала. Он индиец. Я не мог взять интервью у моего официанта (филиппинца) или менеджера на стойке регистрации отеля (египтянина). Нет, мне нужно было основное блюдо в этом родовом обществе.

У меня была зацепка. Номер некоего Сами. Он друг моего друга и работает на «Аль-Джазира», неоднозначную арабскую ТВ-сеть, которая базируется в Катаре. Сами не катарец, но уверен, у него есть несколько знакомых катарцев. Мы договорились встретиться там, где все катарцы встречаются, — в молле. Сами одет с иголочки: безупречный костюм и галстук. Мы садимся в кафе в атриуме. Я беру сок, Сами чай. Сами — этнически араб, но вырос в Британии и получил образование в США. Он хорошо ориентируется в обоих мирах, арабском и западном. При этом он очень любезен. Я знаю из опыта, он всегда старается разобраться в природе вещей. Он переводчик культур.

Я спрашиваю Сами о племенной культуре. Этот термин на западе используется часто, и не всегда в положительном значении. Хотя мы никогда это не произносили, но племенная культура считается шагом назад. Здесь не тот случай, отвечает Сами. Понятие «племя» — лишь одно из обозначений семьи. Большой, расширенной семьи. Это определение засело у меня в голове. А может ли семья быть слишком «расширенной»? И если да, это так же болезненно, как потянуть колено? Наши семьи — основной источник любви и поддержки. А кроме этого, они те, кто чаще всего убивает нас (статистически). Как указывает И-Фу Туан, «наша опора, наши враги и наши любимые». И это верно для семей. Также они наше спасение и наша погибель.

— Племенные ценности подобны семейным, — продолжает Сами. Что-то, за что стоит держаться в хорошие времена и оплакивать потери в сложные времена. И точно так же, как семьи не доверяют чужакам: «Не разговаривай с незнакомцами» — предупреждают родители, — так и племена опасаются чужих. Или ты член племени, или нет. Нет чего-то посередине. Племенная и корпоративные культуры очень схожи, — рассказывает Сами. — Обе чтут лояльность превыше всего и вознаграждают щедро за нее, будут ли это валютные операции или танцы живота. И те и другие безжалостны к предателям, будь то увольнение или обезглавливание.

Американские директора — лидеры племен Среднего Востока, объясняет Сами.

— Если ты работаешь в Time Warner, ты не пойдешь со своими мелкими проблемами к главному исполнительному директору. Ты знаешь свое место.

И так же в Катаре. У всех есть доступ к эмиру, двери дворца всегда открыты, но они используют эту возможность рассудительно.

— Но почему катарцы так грубы? Иногда чересчур, временами?

— Ты должен их понять, Эрик. Они жители пустыни. У них была очень сложная жизнь. Если ты идешь в пустыне милю за милей и, наконец, находишь кого-то с водой, ты не скажешь: «Извините, дорогой сэр, но не были бы вы столь любезны поделиться водой?» Ты бы просто выпалил: «Дай воды, я умираю от жажды». Поэтому, — объясняет Сами, — современные катарцы гавкают на баристу в «Старбаксе», когда заказывают гранд латте. Потому что они из пустыни. И это не столь надуманная гипотеза. Нас определяет не только наше географическое положение, но и наше наследие тоже. Американцы, например, сохраняют фронтовой дух, хотя уже давно единственный фронт лежит между их машиной и полоской торговых центров. Мы — отображение нашего прошлого.

Я делаю глоток лаймового сока и спрашиваю Сами, мог бы он помочь мне поговорить с катарцами. Знаете, я бы предпочел попросить Сами организовать мне ужин с королевой Англии, чем просить о встрече с местными жителями страны, в которой я находился в тот момент. Сами стряхнул с плеч невидимую пыль, прежде чем ответить.

— Это будет сложно, Эрик. Давай посмотрим, с чем мы имеем дело. Во-первых, ты американец. Первый страйк. Во-вторых, ты журналист. Страйк номер два. И твое имя звучит слишком по-еврейски.

— Три страйка — я выбываю из игры?

— Я посмотрю, что могу сделать. Дай мне время, — и он поднимается, чтобы уйти.

С каждым днем жара усиливается. В 8 утра солнце сияет ярко-оранжевым в небе и давит на меня беспощадно. К полудню находиться на улице физически больно дольше, чем минуту или две. Жара столь же изнурительна, как метель. Только дураки и иностранцы ищут приключений на улице.

Я попадаю как минимум в одну из категорий. Возможно, в обе. И я достаточно отважен, чтобы в середине дня встретить катарское солнце на базарах в старой части Дохи, еще не расчищенной бульдозерами части. Очень редкий пример того, где еще остались старые катарские ценности.

Внутри базара полы жемчужно-белые. Все белое, включая жару. Я замечаю «Макдоналдс», который спроектирован так, чтобы вписаться в окружающую среду. Это выглядит… как… подождите… да, это выглядит как мечеть. МакМечеть. Я представляю себе табличку снаружи: более миллиарда спасенных! Я нахожу это очень, очень забавным. Да, жара уже действительно становится невыносимой. Я пробираюсь через лабиринт магазинов, всеми управляют иностранцы. Названия магазинов отражают принадлежность к стране того или иного владельца: «Портные Индии», «Манильские парикмахеры». Я полагаю, это придает ощущение многонациональности городу, хотя в этом есть что-то бесспорно тоскливое, как страстное желание оказаться дома. Эмигранты — рабочие пчелы для катарской экономики. Они живут 20, 30 лет здесь, некоторые даже были рождены тут, но они никогда не станут гражданами Катара. И это сделка, которую они с готовностью принимают, хотя она кажется немного грязноватой, на мой взгляд. Большинство их них оставили семьи дома, до тех пор, пока они, наконец, не уволятся, вернувшись домой как триумфаторы, и построят огромный дом. Как раз чтобы в нем умереть.