Пьер, или Двусмысленности - читать онлайн книгу. Автор: Герман Мелвилл cтр.№ 92

Словом, снова выйдя на тротуар без дальнейших споров, он заплатил вознице столь щедро, что тот, беспокоясь о том, чтобы скрыть свой нелегальный заработок от чужих глаз, быстро взобрался на козлы и унесся галопом прочь.

– Могли бы вы теперь войти, сэр? – спросил служащий, поигрывая своей платяной щеткой. – Войдите сюда, пожалуйста.

Пьер последовал за ним в почти пустую, слабо освещенную комнату, в коей стояла одна конторка. Зайдя за конторку, служащий раскрыл перед ним большую книгу, похожую на гроссбух, страницы коей были густо исписаны именами со всех сторон, и предложил ему перо, которое уже обмакнул в чернила.

Понимая общий смысл намека, хотя втайне раздраженный чем-то в манере служащего, Пьер придвинул к себе книгу и написал твердой рукой внизу в последней колонке имен: «Мистер и миссис Пьер Глендиннинг и мисс Ульвер».

Служащий пытливо всмотрелся в написанное и сказал:

– Следующая колонка, сэр, «откуда».

– Правильно, – сказал Пьер и написал «Седельные Луга».

Весьма сообразительный служащий вновь проверил страницу и затем, неторопливо почесывая свой бритый подбородок, распялив для этого пальцы наподобие пятизубой вилки, промолвил мягко и шепотом:

– Прибыли из места, что находится где-то в этой стране, сэр?

– Да, в этой, – сказал Пьер уклончиво и сдерживая свой гнев. – А теперь покажите мне две комнаты, будьте добры, для меня и жены, и я хочу, чтобы они между собой сообщались с третьей, не имеет значения, насколько третья будет небольшой; но я должен непременно иметь гардеробную.

– Гардеробную, – протянул служащий умышленно ироническим тоном. – Гардеробную… Гм!.. Вы занесете в гардеробную все свои вещи, полагаю… Ох, я забыл, ваши вещи еще не прибыли… ах да, да, да… вещи прибудут утром… ох да, да… конечно… утром… конечно. К слову, сэр, мне не хотелось бы быть невежливым, и я уверен, вы не сочтете меня таковым, но…

– Хорошо, – сказал Пьер, призвав на помощь все свое самообладание, чтобы справиться с закипающей яростью.

– Когда незнакомый джентльмен приезжает к нам без багажа, мы берем на себя смелость просить его оплачивать все счета заранее, сэр, только и всего, сэр.

– Я останусь здесь на ночь и на все утро в любом случае, – ответил Пьер, радуясь, что это единственное затруднение. – Сколько это будет стоить? – И он извлек из кармана бумажник.

Глаза служащего живо прикипели к бумажнику; он перевел взгляд от него на лицо владельца, затем, казалось, помедлил минуту, затем просиял и сказал с проснувшейся обходительностью:

– Не имеет значения, сэр, не имеет значения, сэр; хотя проходимцы порой и выглядят джентльменами, джентльмен, который и в самом деле джентльмен, никогда не приедет в другое графство без верительных грамот. Верительные грамоты – его друзья; и эти единственные друзья – их доллары; я вижу ваш кошелек распирает от дружелюбия… У нас есть комнаты, сэр, которые отлично вам подойдут, думаю. Приведите леди, и я покажу вам ваши комнаты тотчас же.

Сказав это и бросив в сторону платяную щетку, весьма сообразительный служащий зажег лампу, взял две незажженные в другую руку и пошел вниз по темному коридору с освинцованными стенами; Пьер следовал за ним с Изабелл и Дэлли.

I

Среди множества несовместимых способов писать историю здесь, мне представляется, имеют место быть два великих практических различия, перед коими все остальные должны послушно склониться. Согласно первому способу, все современные условия, факты и события должны быть упомянуты в одно время; согласно второму, они могут быть изложены, только как общее течение повествования того потребует, ибо события, кои родственны по времени, могут быть неуместными сами по себе. Я не выбираю ни один из этих способов, я легкомысленно отношусь к обоим, оба достаточно хороши сами по себе, и я пишу именно так, как мне вздумается.

В более ранних главах этого тома где-то мимоходом упоминалось, что Пьер не только читал поэтов и других великих писателей, но, подобно им – и одно сильно отличается от другого, – обладал исчерпывающим, аллегорическим пониманием их, чувствовал к ним глубокую эмоциональную симпатию… другими словами, сам Пьер обладал поэтическим даром, нося в себе безусловную, хоть и скрытую и изменчивую, каждую йоту воображаемого богатства, коего он столь желал, когда, посредством больших мучений и всякого рода невознагражденных страданий, описанных на этих печатных страницах, не там пребывал он, где к его еще юной и незрелой душе взывали предивные молчаливые да где сквозь просторные залы безмолвной правды его душу препровождали в людный, тайный, вечно нерушимый Синедрион ^[137], где чародеи поэзии вели споры в прославленном невнятном бормотании, будучи альфой и омегою вселенной. А среди красивых грез поэтов второго и третьего ряда он свободно и с пониманием дела встраивался в общий ряд.

И еще осталось сказать, что сам Пьер написал много случайных литературных набросков, кои принесли ему не только безграничное доверие и похвалы со стороны его близких знакомых, но и более честные овации от публики, всегда умной и крайне разборчивой. Коротко сказать, Пьер часто занимался тем же, что и многие другие молодые люди, – публиковался. Но публиковал он свои творения не в солидном книжном издании, а в более скромной и приличествующей форме – в виде случайных статей в журналах да других приличных периодических изданиях. Его великолепным и победоносным дебютом стал очаровательный любовный сонет, озаглавленный «Тропическое лето». Не только публика аплодировала его ювелирно точным маленьким очеркам размышления и мечты, поэтическим или прозаическим, но высший и могущественный клан Кэмпбеллов ^[138], состоящий из редакторов всех мастей, пел ему хвалы в тех великодушных фразах, кои они, кинув один беглый взгляд на его труды, присуждали ему по праву. Они говорили в лестных выражениях об удивительном построении его художественного языка; они осмеливались излить свои восторги по поводу благозвучного строения его фраз; они благоговели перед его общим стилем, который пронизывала симметрия. Но, выходя за рамки даже этого глубокого проникновения в суть глубоких дарований Пьера, они смотрели с неизмеримого расстояния и признавали свою полную неспособность обуздать свое безоговорочное восхищение высокоразумной гладкостью и благородством выраженных в его очерках чувств и грез.